Степан Жихарев - Записки современника

Что же касается книжной торговли во внутренних губерниях России, то пастор Гейдеке, который всегда так уморителен в своих уподоблениях и сравнениях, говорит, что она походит на осла, играющего на лютне («gleicht immer einem Esel, der auf der Laute spielt»). Этот немецкий Witz иным покажется не очень понятным, но в сущности так. 1Вот в Костроме какой-то закоренелый раскольник с давних лет ведет обширную торговлю книгами, а между тем почитает смертным грехом прикоснуться сам к книге, напечатанной гражданской печатью. -

15 февраля, четверг.

Наконец, получил я сегодня аттестат свой, подписанный вчера Страховым, и окончательно распростился как с ним, так с Антон-ским и со всеми профессорами, кроме Мерзлякова, с которым прощусь 18 числа, в день моего рождения, у нас на пирушке. Не думал я так скоро оставить университет и оставить его таким олухом, в каком-то нравственном расслаблении; а каким молодцом, с какими энергическими надеждами, с какою самоуверенностью в непременных успехах я вступал в него! Вот тебе и. успехи! Прежде болезнь, а потом Липецк уходили меня „в притчу: да не похвалится всяка цлоть пред богом.

Впрочем, все к лучшему! С самого детства я так привык верить в промысл, что теперь, не будучи ни ханжею, ни суевером, ни изувером, 2ни лицемером, без всякого опасения и предосторожности пускаюсь в житейское море, предаваясь какому-то особому безотчетному путеводному чувству. Знаю, что человек посылается в этот пестрый мир не для того только, чтоб покоиться на розах; но знаю также, что он и не осужден целую жизнь жариться на решетке св. Лаврентия. 3Если бог продлит веку, придется отведать всего: и горького и сладкого, но я убежден в одном, что если мера горестей превзойдет меру радостей, то последние, в замену, будут сильнее и живее, и наоборот, а потому:

Смелее с жизнью в бой! advienne que pourra.

Ура] ура!

16 февраля, пятница.

Граф Растопчин даже и в отставке не пропускает ни одного случая, чтоб словом или делом не содействовать славе отечества. Теперь одаряет всех знакомых своих выгравированным и отпечатанным на счет его портретом прапорщика Емельянова, который в 1799 г., будучи простым солдатом, в сражении под Цюрихом был ранен, взят в плен и в плену умел сохранить спасенное им знамя, которое после и возвратил генералу Спренгпортену по размене им пленных. 1Вот что бы Измайлову с его богатством не подражать графу, вместо того чтоб швырять деньги на удовлетворение мелочного губернского тщеславия и безумных прихотей во вкусе времен феодальных!

В Английском клубе делаются большие приготовления к принятию князя Багратиона, которого на днях ожидают. Сказывали, что стихи заказаны П. И. Кутузову и Николеву: мало одного стихотворца, надобно двух. Не знаю, почему не составили уже полного парнасского триумвирата, присоединив к ним и графа Хвостова? Решено, что обед будет с музыкою, а после обеда будут петь песенники и цыгане попеременно. Не знаю, удастся ли мне попасть на этот праздник, в число избранных пятидесяти человек гостей, но во всяком случае постараюсь. Та беда, что желающих слишком много, и дело не обойдется без затруднений, а признаюсь, очень хочется поближе увидеть этого витязя, который сделался так дорог сердцу каждого русского.

19 февраля, понедельник.

Вчерашняя пирушка наша не похожа была на прошлогоднюю: обед и ужин были еще изобильнее и вакховых даров всякого разбора и качества вдоволь, но как-то все сбивалось на заупокойную трапезу. За обедом

Холодный царствовал рассудок,

Сухих приличий важный тон,

а после, за ужином, хотя гости несколько и поразвеселились, однако ж без настоящего увлечения. Напитки уничтожались, но вино претворилось в воду и хмель, по выражению Буринского, благословенное чадо беспечности, отказывался споспешествовать общей веселости.

«А знаете ли, господа, отчего мы сегодня сидим повесив носы?», — сказал Злов, который запел было: «mihi est propositum» и остановился, видя, что никто ему не подтягивает. — «А это от того, Петр Васильич, что мы их не вздернули», — отвечал Буринск^й. Все засмеялись. «Не угадал, любезный, — возразил Злов, — это от того, что мы чересчур жеманимся». — «А так как жеманство есть вывеска пошлой посредственности, — сказал Мерзляков, — следовательно, мы сегодня, по мнению вашему, люди посредственные: consequentia valet». — «И сегодня и завтра, Алексей Федорыч, если захотите быть не тем, что вы есть; я запеваю вам одну из любимых ваших песен, и никто из вас не думает подтянуть мне: этого не бывало, и я недоволен вами». — «Часто бываешь недоволен другими от того, что недоволен самим собою, Петр Васильич». — «Бурин-ский состри за меня: это по твоей части, а я, видишь, дополняю гостям стаканы — тружусь». — «От того-то Алексей Федорыч и не в духе, что праздные не любят трудолюбивых». — «Ай-да умная голова!», — вскричал Злов. «Десяток умных голов не стоит одной веселой, — подхватил Мерзляков, — все умны п о-с в о е м у». — «Я желал бы быть умным п о-в а ш е м у, — сказал Федор Павлович, — и тогда бы я был счастлив». — «За доброе слово спасибо, Федор Павлыч. Мы старые приятели, но предположение твое ошибочно». — «Как ошибочно? а талант, а слава!». — «Твое восклицание годилось бы в заказную речь для пансионского акта, а за приятельским ужином оно не у места: талант, любезный, не проложит пути к счастию, а славу надобно выстрадать». — «Не всегда, Алексей Федорыч, — возразил дотоле молчавший, скромный Василий Иванович, — не всегда: большею частью талант сопровождается общим уважением и рано или поздно зависть и недоброжелательство должны заплатить дань истинному достоинству и смириться пред ним». — «А до тех пор, почтеннейший отче, можно десять раз умереть с голоду. Но, впрочем, говоря о счастье, я понимал его так, как привыкли понимать его в свете, и повторяю, что счастье и талант — несогласимые противоречия. Дело другое в отношении духовном: и я постигаю, что настоящее счастие состоит в одном только исполнении своих обязанностей к богу и ближним, каких бы оно самопожертвований ни требовало». — «Но другого счастия на земле и нет, любезнейший Алексей Федорыч; все прочее, что называют счастием, есть не что иное, как только удовлетворение страстей». — «Согласен, Василий Иваныч, очень согласен с вами, но для того чтоб находить счастье в самопожертвовании, надобно возродиться духовно, а покамест мы не удостоились сей благодати, страсти останутся солью жизни и без них она будет безвкусна. . .».

Мы расстались поздно, и все невеселы.

20 февраля, вторник.

Помещик Д. В. Улыбышев рассказывал в клубе, что в числе умерших в запрошлом году в Нижегородской губернии 31000 с чем-то душ находилось до 25 человек, имевших от 100 до 120 лет, но что такое долголетие довольно обыкновенно в России и особенно в Сибирском краю, в котором люди замечательны крепостью телосложения и отличаются умеренностью в жизни, но что ему однажды удалось видеть пример такой долговечности, какого, вероятно, никто и нигде не встречал. Наследовав после отца небольшое имение в Рязанской губернии, он ездил осмотреть его, и так как в нем не было господской усадьбы, то ему и отвели у одного зажиточного крестьянина, по прозвищу Генварева, простую светелку. У самой квартиры встретили его два старика, седые, как лунь, но еще довольно бодрые, судя по их летам, и, по обычаю, пали на колени и, кланяясь в землю, просили принять хлеб-соль. «Я, — продолжал Улыбышев, — удивился почтенной наружности и благообразию этих стариков и тотчас начал с ними ласковый разговор: „Вы здешние хозяева?“. — „Да, кормилец“. — „А велико у вас семейство?“. — „Да всех-то душ с пятьдесят будет“. — „И живете нераздельно?“. — „Нераздельно, отец родной“. — „Как же вы это умещаетесь?“. — „Да вон в трех избах, а четвертая — светлица, для свадебок“.— „Много лн ж тебе лет, старик?“. — „Кому, государь, мне или сынку-то?“.— „А это разве сынок твой?“. — „А как же, кормилец; вишь ему только восьмидесятый с петрова дня пошел“. — „Да тебе-то сколько ж?“. — „Без двух годков сто будет“. — „Хорошо, старина, благодари бога, что сподобил пожить столько. Если в семье старший есть, так и порядок есть и дело спорится“. — „Вестимо, родимый, без старшего какой уряд? Вот и я остался после родителя-батюшки чуть не мало летный, годков тридцати, и кабы не дедушка — дай бог ему здравствовать — то проку было бы немного“. — „А де-душка-то долго жил?“. — „Да он и теперь еще здравствует, только ноги плохо двигаются, все больше на палатях пребывает“. Я обомлел и поскорее вошел в избу, в которой жило семейство этих Мафусаилов. „Здорово, дедушка, — сказал я, входя в избу, довольно громко,—как поживаешь?“. — „А ты кто такой?“. — откликнулся с палатей голос довольно зычный. — „Вишь, молодой барин приехал, — сказал ему внук, — у нас в светлице стоять будет“. — „Ну що ж, на здоровье, — проговорил старик. — Надо барана зарезать, али птицу какую, да выломать медку“. — „Все есть, — отвечал я, — не тревожься, старик. Да скажи, не помешал ли я тебе, а если нет, так вот хотел бы спросить тебя кой о чем“. — „Ну що ж, почему и не спросить: лет с десять ничего уж не делаю, на одном месте лежу“. — „А много лет тебе?“. — „Да господь ведает. Как наряжали под подводы государю Петру Алексеевичу, как в Воронеж ехал, в ту пору было годков шестьдесят“. — „И ты видел государя и помнишь его?“. — „Ну, |как не помнить? Такой был дюжий да здоровенный, а уж любопытный какой — и, господи, упаси! Чего сам не спрошает, так другим спрошать велит. Вишь, проведал, что нам было наказано отмалчиваться перед ним, так, бывало, через других и норовит о чем-нибудь у нас допытаться. . . “.