Степан Жихарев - Записки современника

30 июля, понедельник.

Вот продолжение истории о Перрене. Не подумай, чтоб это был вымысел — нет; это настоящее событие, о котором, по свидетельству многих, немало говорено было в свое время. *Я только сократил и выпустил некоторые грязные подробности рассказа Алферьева, иначе пришлось бы исписать целую десть бумаги.

Некто Глебов, очень богатый человек, будучи бездетным вдовцом немолодых лет, скучал своим одиночеством. В карты играть он не любил, псовым охотником не был, в вине не находил никакого вкуса, а умственные занятия были не по его способностям; следовательно он, естественно, должен был умирать со скуки. В тогдашнее время публичных развлечений было немного: представления на театре были редки, маскарады еще реже, да и новый содержатель театральной труппы H. G. Титов (1776) 1не умел еще приманить публику в Головинский театр свой, стоящий на конце города: не всякому охота была тащиться такую даль и по таким скверным дорогам, какие в то время существовали, чтоб позевать на плохих актеров.

Итак, Глебов скучал. Перрен узнал, что такой-то богатый барин сильно скучает, и на этом основании тотчас же задумал построить здание своего благосостояния.

В этом намерении он чрез приятеля своего, молодого князя, знакомится с Глебовым и при первом свидании очаровывает его своею любезностью, рассказывает ему свои путешествия, смешит разными анекдотами и заставляет его удивляться таким событиям и принимать участие в таких приключениях, в которых не было ни на волос истины.

После двух или трех посещений проворный француз сделался почти необходимым Глебову. Последний прежде скучал, а теперь вдвое стал скучать без Перрена — словом, по прошествии нескольких недель, Перрен совершенно овладел Глебовым, но зато Глебов перестал скучать и, по совету своего друга, решился всту пить в супружество.

Но на ком жениться Глебову? Пожилой невесты он взять за себя не захочет, а молодая не будет любить его. «Мсье Перрен, как помочь горю?». — «Мсье Глебов, вы должны женйться на девушке молодой, прекрасной собою, образованной и, главное, на сироте, чтоб не навязывать родных жены вашей себе на шею. Такая девушка есть: вы ее несколько раз видели и говорили с нею у мадам Пике, когда мы с вами вместе пили у ней чай. Скажу более: по ее вопросам и расспросам о вас я заметил, что вы ей приглянулись и, как %я после слышал от мадам Пике, она точно к вам неравнодушна. Чего же лучше? От вас зависит быть счастливым».

Глебов развесил уши. Девушка была точно хороша собою и хотя была иностранка, но могла объясняться несколько по-русски, а иностранное произношение придавало разговору ее особенную приятность. «Но она не нашего вероисповедания», — заметил Глебов. «Она так расположена к вам, что завтра же, если захотите, примет вашу религию», - отвечал Перрен. Глебов задумался. «Мсье Перрен, я ревнив. Будучи еще молодым человеком, я ревновал жену свою ко всем знакомым, но, женившись теперь, я могу сделаться турком! Мсье Перрен, я чувствую, что буду любить жену свою потому, что она мила, а любовь без ревности не существует». — «И хорошо сделаете, мсье Глебов. Любите жену вашу и ревнуйте ее сколько хотите: это придаст разнообразие вашей жизни и вы не впадете в апатию. Ревность молодит человека».

Чрез неделю после этого разговора Глебов поехал предложить руку мамзель Рабо, 19-летней сироте, уроженке марсельской и крестнице мадам Пике. Разумеется, эта рука с 40 000 руб. годового дохода была принята с одним только условием, чтоб обращение в православную веру мамзель Рабо оставалось для всех тайною, а венчание происходило в какой-нибудь деревенской церкви, в кото-

рой, кроме священника и церковнослужителей, других присутствующих при браке никого не было. Причиною такого требования была необыкновенная стыдливость невесты, которая прежде не могла без ужаса и отвращения помыслить о браке, и если теперь победила этот ужас и отвращение, то единственно по какому-то невольному влечению сердца. К этому требованию прибавлена была еще просьба: оставить у ней в услужении ее горничную, мамзель Шевато, к которой она так привыкла, что не могла равнодушно подумать о разлуке с нею.

Глебов согласился на все условия, а чтоб еще более угодить своей невесте, принял к себе в должность дворецкого француза Курбе, рекомендованного ему Перреном. По крайней мере, думал он, в первое время нашего супружества жена моя будет иметь человека, с которым объясниться может.

Брак состоялся: мамзель Рабо обращена в Марью Петровну Глебову. Она была весела, довольна, счастлива, обнимала и целовала беспрестанно своего мужа, не сходила у него с колен, трепала его по щечкам, называла его самыми нежными именами: тон tout, mon choux, mon bijou, топ âme, mon ange и проч. и проч — словом, забыла о своей застенчивости. Муж был в восторге, но этот восторг продолжался недолго: на четвертый же день брака он сделался в свою очередь, застенчив, задумчив, молчалив и даже равнодушен к ласкам жены своей. Мсье Перрен и мадам Пике посещали молодых почти ежедневно, но Глебов принимал их не с таким уже удовольствием, как прежде, и видимо избегал какого-то с ними объяснения, хотя оно, казалось, готово было сорваться у него с языка.

Тем временем многочисленные знакомые Глебова, узнав о неожиданном его браке, беспрестанно приезжали к нему, но, под предлогом болезни мадам Глебовой, одни не были принимаемы, другие принимаемы на короткое время и не очень охотно, так что любопытство москвичей видеть молодую и узнать о подробностях брака не могло быть вполне удовлетворено. Из этого, разумеется, произошли толки, из толков развились предположения и заключения, а из этих последних, как водится, родились сплетни, которые чуть-чуть не остановились на том, что Глебов женился непременно на уроде и стыдится показать его своим знакомым; но Перрен опровергал эти слухи. «Помилуйте, — говорил он, — кто мог принудить Глебова жениться на безобразной женщине? Напротив, это ангел красоты и нежности. А как умна, как образована, как привлекательна и как любит своего мужа! К несчастью, этот муж слишком ревнив, слишком самолюбив и себялюбив, и хочет наслаждаться своим счастьем в тишине уединения один и даже меня, своего друга, допускает к себе редко, и то на минуту, как будто я в состоянии был похитить его сокровище!». Вот Москва и загудела: Глебов ревнивец, Глебов тиран, он держит в заперти красавицу-жену, на которой женился по взаимной любви, что это настоящее истязание для молодой женщины и что Глебова надобно принудить жить открытнее или отдать в опеку.

А между тем, пока Москва гудела, на сердце Глебова лежала глубокая тайна: страшное подозрение закралось в его душу и надавало ему покоя ни днем ни ночью; он беспрестанно вертел в руках записку, которую нашел в комнате жены своей, и как ни плохо разумел французский язык, но столько понять мог, что в этой записке заключались какие-то наставления и разные способы. . .