Степан Жихарев - Записки современника

Отец-протопоп сказывал, что он священствует около 40 лет и в продолжение долгого своего священства заметил, что во время военное бывает рождающихся более, чем в мирное, и, сверх того, менее больных и умирающих. «Это говорю я вам не облыжно, — прибавил он, — и намедни в проезд свой в Москву останавливавшийся у меня помещик из Конь-Колодезя, Г. И. Синявин, сказывал, что и он сделал такое же замечание. Отчего это происходит — господь один ведает, только событие не подвержено сомнению». Вот задача для физиологов, если только эти люди чувствуют себя способными разрешить тайны провидения. Но едва ли!

22 июля, воскресенье.

Почтенный старик Н. А. Алферьев рассказывал, что известный по преданию так называемый Евин клуб никогда в Москве не существовал и что разгласка об нем сделана с намерением повредить франк-масонам, которых хотели выставить его учредителями на тот конец, чтобы с большим успехом обратить на них общее негодование и презрение, но между тем он признавался, что если не было никакого подобного тайного общества, то в молодых 1зажиточных людях, живших в Москве в совершенной праздности, было какое-то стремление к разврату всякого рода, и что он сам вовлечен был этим потоком в непростительные шалости. «Как бог вынес из этой бездны, в которую мы погружались, — говорил старик, —я до сих пор постигнуть не могу. Кто поверит теперь, любезный, чтоб молодой человек, который не мог представить очевидного доказательства своей развращенности, был принимаем дурно или вовсе не принимаем в обществе своих товарищей и должен был ограничиться знакомством с одними пожилыми людьми, да и те иногда — прости им господи — бывало суются туда же! Кто не развратен был на деле, хвастал развратом и наклепывал на себя такие грехи, каким никогда и причастен быть не мог, а всему виною были праздность и французские учители. Да и как было не быть праздным? Молодой человек, записанный в пеленках в службу, в двадцать лет имел уже чин майора и даже бригадира, выходил в отставку, имел достаточные доходы, жил барином, привольно, и заниматься, благодаря воспитанию, ничем не умел. Так поневоле приходила в голову какая-нибудь блажь». Алферьев рассказывал также много кой-чего о масонах и мартинистах того времени. «На них, — говорил он, — много лгали и взводили такие небылицы, какие им и в голову не приходили. Напротив, они были люди очень смирные. Их смешивали с иллюминатами-алхимиками, которых секта была действительно вредна, 2потому что состояла из явных обманщиков. Эти плуты под предлогом обогащения других наживались сами, разоряя в конец своих адептов. Иллюминаты-алхимики употребляли многие непозволительные способы для достижения своих целей: они прибегали к разным одуряющим курениям и напиткам и заклинаниям духов, для того чтоб успешнее действовать на слабоумие вверившихся их руководству; но, что всего хуже и опаснее было: они умели привлекать к себе молодых людей обольщением разврата, а стариков возбуждением страстей и средствами к тайному их удовлетворению. Для этих людей ничего не было невозможного, потому что не было ничего священного, и они не гнушались никакими средствами, как бы они преступны ни были, чтоб исполнить свои преднамерения.

Главою этих гнусных и, к счастью, немногочисленных в Москве людей был француз П е р р е н, мужчина лет сорока, видный собою, ловкий, вкрадчивый, мастер говорить и выдававший себя каким-то баярдом, великодушным, щедрым, сострадательным и готовым на всякое доброе дело; но это был лицемер первого разряда, развративший не одно доброе семейство и погубивший многих молодых людей из лучших фамилий. Я был с ним знаком и помню, что никто громче его не кричал против масонов и мартинистов, приписывая им те самые действия, которых он с своей шайкой был виновником. 1Этот молодец квартировал на Мясницкой в доме Левашова, но только для виду, а настоящее его логовище было за Москвою-рекою, в Кожевниках, в доме Мартынова или Мартьянова, куда собирались к нему адепты обоего пола. Однако жПерренне более двух или трех лет мог продолжать свои операции и — благодаря ревнивому характеру одного богатого мужа, следившего за своею женою — мошенничества его были, наконец, открыты: лицемера изобличили, уличили и спровадили за границу со всеми его соумышленниками и помощниками: Мезером, Курбе, Гофманом, мадам Пике и мамзель Щевато. Странное дело! нашлись люди, которые об этих подлецах сожалели и даже хлопотали, чтоб оставить их в Москве».

Но это сказание слишком пространно, и я сообщу его когда-нибудь после, потому что теперь зовет меня к себе «Артабан». Свой своему поневоле друг.

26 июля, четверг.

Пресмешное происшествие! Ф. Г. Вишневскому собака откусила нос! Это приключение составляет теперь предмет разговоров целого Липецка и всех его окрестностей.

Ф. Г. Вишневский, московский барин, добрый, прекрасный, гостеприимный старик, имеет страсть щупать все, что ни увидит и что ни попадется ему под руку: идет ли по улице мимо какого-нибудь нового дома, он ощупает все его углы и стены; войдет ли в дом, ощупает все мебели; увидит люстру или на окнах гардины — подставит стул и полезет щупать гардины и люстру. Но с этой страстью щупать вещи неодушевленные он соединяет другую в отношении к людям и животным: он их щупает и целует. Мужчины и пожилые дамы не сердятся на него за эту привычку, но девицы бегают его как чумы. Чуть только зазевается какая-нибудь барышня, Ф. Г. тут как тут: обхватит пальцами шейку и тотчас чмок в затылок или в плечо. Что же касается кошек и собак, то сколько бы их ему не встретилось, он перещупает и перецелует всех, от первой до последней. Не проходит дня, чтоб жена его, старуха светская и умная, не напоминала ему о неприличии таких поступков и чтоб дочери его, девицы чрезвычайно образованные, не упрашивали его быть осторожнее и не заставлять их краснеть за него — не тут-то было: они еще не успеют кончить нравоучения, а Ф. Г—ч смотри и спроказит что-нибудь.

Третьего дня в галерее собралось пропасть посетителей. Ф. Г—ч, по обыкновению, расхаживал и щупал все, что ни попало; ощупав галерейную мебехь, забрался в буфет и ощупал всю посуду; вышел в сад — ощупал все деревья и все камешки и кирпичи, приготовленные для садовых дорожек; перещупал и перецеловал всех лошадей, привезших материалы для некоторых построек — словом, он был в необыкновенном припадке щупанья; наконец, попалась ему мордашка И. А. Лихонина, прекрасивая, но и презлая собачонка, купленная им с медвежьей травли и очень привязанная к своему хозяину. Ну как же Ф. Г—чу обойтись без того, чтоб не пощупать и не поцеловать такое сокровище? Вот он и начал ухаживать за нею. «Моська, моська, сюда, сюда!». Мордашка ни с места, но Ф. Г—ч неплох: набрал в буфете бисквитов и давай приманивать мордашку бисквитами; бросил ей один — съела, бросил другой — проглотила, третьим приманил к себе и дал ей съесть его из рук. Вот, кажется, и познакомились. Ф. Г—ч погладил мордашку — терпит; за такое снисхождение еще бисквит; он взял ее на руки, сел с нею на стул — мордашка расположилась на коленях и опять по лучила бисквит. Дело идет совсем на лад; остается только пощупать шейку да поцеловать в мордочку и — подвиг кончен. Ф. Г—ч обхватил шею и уже нагнулся, чтоб поцеловать мордашку, но последняя операция не удалась: неблагодарная вдруг всею пастью впилась ему в нос и, как пиявка, повисла на нем. Кровь брызнула фонтаном. Ф. Г—ч заревел белугой, и все бывшие на галерее бросились на помощь к пациенту. Лихонин схватил графин воды, и ну отливать свою мордашку — словом, шум и гам, кончившиеся тем, что бедного щупателя или щупальщика ни живого, ни мертвого посадили в карету с истерзанным носом и отправили домой в сопровождении встревоженного его семейства. Удивительный оригинал! Меньшая дочь его утверждает, что это происшествие нисколько не отучит ее папеньку от несчастной страсти к щупанью и поцелуям. Прекрасная перспектива!