Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Иван Иванов происходил из местечка Кейданы Ковенской губернии. «Собственного состояния никакого не имеет», — бесстрастно сообщает казенная бумага. Что такое Кейданы? Сорок семь верст от губернского города; пять тысяч обывателей; имение графа Чапского с заводами тонкорунных овец. И гимназия. Ее попечителем числился этот самый Чапский, ее учеником — Иван Иванов. Пытаясь узнать, каков был гимназист, мы тотчас сели на мель — ни в архиве Каунаса (бывш. Ковно), ни в архиве Вильнюса не сохранились фонды Кейданской гимназии.

В 1865 г. Иванов сменил литовское местечко на столицу империи — поступил в Петербургский университет. «Воспитывается на счет шурина», — сообщает казенная бумага, указывая, что благодетелем был некий подпоручик П. А. Мазурин. Согласимся: славный малый, сам ведь жил, должно быть, жалованьем, то есть в обрез.

Из тех же университетских документов явствует: зимой и весной 1865 г. Иванов посещал лекции приват-доцента О. Ф. Миллера по русской народной литературе, а после летних вакатов перешел на математический факультет. Миллер не ходил в звездах, но важнее другое — фольклор привлекал Ивана Иванова. А математический он избрал, очевидно, покоряясь распространенной тогда демократической тяге к точным наукам.

(Заметим в скобках: в тот же год вольнослушателем был Сергей Нечаев. Кто знает, не встречались ли? Но нет, не познакомились.)

На математическом факультете продержался Иван Иванов лишь два с половиной месяца. В середине ноября забрал документы и покинул Питер. А в январе 1866 г. уже слушал речь директора Петровской академии, обращенную к студентам-петровцам: «Академия должна рассматривать слушателей не как юношей, еще не знающих, к чему они способны, и нуждающихся в ежедневном надзоре, а как людей, сознательно избирающих для себя круг деятельности и вполне знакомых с гражданскими обязанностями».

Представив «свидетельство о бедности», Иван Иванов «покорнейше просил» стипендию. Стипендию дали. Согласно правилам, могли и лишить стипендии, если бы Иванов не успевал в науках. Не лишали. Стало быть, учился усердно. Но, обращаясь к ведомственным источникам, легко определить «жизненный уровень» стипендиата — скромнее скромного. Он нашел уроки в семействе Сабаниных. (Весьма возможно, тех самых, к которым принадлежал А. Н. Сабанин, известный впоследствии своими трудами по сельскому хозяйству.)

В упоминавшемся деле «О стипендиате…» тридцать три листа. Билеты на право жительства, билеты на право посещения лекций, результаты экзаменов… Ничем не примечательная документация, отражающая обыкновенное студенческое житье-бытье? Да, так. Однако недоумеваешь, читая прошения «о выдаче мне отпуска». Все они, летние и зимние 1867–1869 гг., указывают, что проситель поедет не в родные Кейданы, а… в Рязанскую губернию. Кто его ждал-привечал на Рязанщине? Неизвестно.

Еще загадка: в июле 1869 г. он берет десять дней на поездку в Петербург. Любоваться Невой, Исаакием, петергофскими фонтанами? Сомнительно. А не ради ли переговоров с питерскими участниками студенческих «беспорядков»? Такие поездки с целью выработки единой линии, единых требований практиковались; ведь и питерские коллеги ездили в Москву, бывали у петровцев. Не ради ли прокламационно-агитационной кампании, в то лето весьма горячей? [63] Подробно см. в кн.: Ткаченко П. С. Учащаяся молодежь в революционном движении 60–70-х гг. XIX в. М., 1978. Все это представляется вполне возможным, если не упускать из виду общественный темперамент Ивана Иванова.

А натура в этом смысле была отзывчивой, деятельной.

«Порядочный человек», — говорил революционер З. Арборе-Ралли, петербургский студент, приезжавший в Петровское-Разумовское.

«Человек энергический», — констатировал известный юрист К. Арсеньев.

«Прекрасный человек», — писал В. Г. Короленко, опросивший однокашников Ивана Иванова по академии.

И посему вроде бы не стоило удивляться сообщению мемуариста: Ивана Иванова судили по процессу каракозовцев, уготовили ссылку в Сибирь, да по младости лет ограничились высылкой из Москвы, а потом дозволили вернуться под сень наук [64] Козлинина Е. За полвека. М., 1913, с. 208. .

Но если мемуарист не обязан не доверять своей памяти, то следователь от истории обязан проверять мемуариста.

В стенограммах Каракозовского процесса действительно встречаешь Иванова. Встречаешь дважды. Да только оба не Иваны и оба не из Земледельческой академии, а из Московского университета.

В списке студентов, где числился студент Иван Иванов, указан и его тезка, студент Сниткин. Тут-то и обнаруживается ниточка крепкая.

Этого Сниткина навестила однажды замужняя сестра. У самовара собрались товарищи ее брата. «Разговор зашел о литературе, — вспоминала впоследствии Анна Григорьевна, — и студенты разделились на две партии: поклонников Федора Михайловича и его противников. Один из последних стал с жаром доказывать, что Достоевский, выбрав героем „Преступления и наказания“ студента Раскольникова, оклеветал молодое поколение… Загорелся тот молодой спор, когда никто не слушает противника, а каждый отстаивает свое мнение. В горячих дебатах мы не заметили времени, и вместо часа я пробыла у брата более двух. Я заторопилась домой, и все мои собеседники обеих партий пошли провожать меня до подъезда» [65] Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1961, с. 144–145. .

Можно предположить, что в этот зимний день был у Сниткина и Иван Иванов: они дружили. Три года спустя именно Иван Сниткин много и часто рассказывал об Иване Иванове — какой тот умный и сердечный, какая у него твердая воля, как Иван Иванов поддерживал его, Сниткина… Рассказывал и сестре, и шурину, и племяннице.

Шурином Сниткина был Достоевский.

Осенью 1869 года писатель жил за границей, в Дрездене. Читая газеты, а он читал их насквозь, Федор Михайлович заключил, что в Петровской академии вот-вот вспыхнут политические волнения. И посоветовал жене поскорее вытребовать брата-студента в Дрезден. Сниткин послушался. Заглянув в упоминавшиеся официальные издания, можно датировать его отъезд: 18 октября.

По словам дочери Достоевского, Иван Иванов торопил «своего молодого товарища» и, зная его «несколько нерешительный характер», сам просил директора академии предоставить Сниткину отпуск. Иван Иванов хлопотал и о скорейшей выдаче ему заграничного паспорта, сам и на вокзал проводил, словно бы тоже беспокоился; как бы Ванечка не попал в «историю», хотя Сниткин не только не состоял членом «Народной расправы», но даже и не подозревал о ней. Потому, видать, и торопил, что не желал аполитичному Ванечке во чужом пиру похмелья.

Стало быть, уже в октябре, то есть месяца два с небольшим после возвращения Нечаева из Женевы в Россию, «Народная расправа» имела кое-какие силы. Но как раз тогда же и обозначились разногласия Ивана Иванова с Сергеем Нечаевым.