Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

«Новая работа Гейзенберга, которая скоро будет опубликована, выглядит весьма мистически, но несомненно истинна и глубока…»

Осмотрительность — по выражению самого Борна — удержала его от желания тут же изложить великому поборнику ясности еще туманную суть дела. И поэтому Эйнштейн, как и Бор, тоже ничего не узнал тогда о случившемся.

Но «весьма мистическое» не давало покоя Борну. Он рассказывал:

— Гейзенберговское правило умножения не выходило у меня из головы, и после напряженных размышлений однажды утром я прозрел: вспомнил алгебраическую теорию, которую изучал еще в студенческие годы в Бреслау. Такие квадратные таблицы были хорошо известны математикам. В сочетании с особым правилом умножения они носили название МАТРИЦ. И я увидел, что гейзенберговское символическое умножение было не чем иным, как элементом матричного исчисления. Теперь можно было продвигаться дальше… Я был взбудоражен, как моряк, увидевший вдали, после долгого плаванья, желанную землю.

В те дни его дела перестали казаться ему «будничным хламом». Распознав математическую природу построения Гейзенберга, он тотчас получил важнейшую формулу теории микромира (ее называют с тех нор «перестановочным соотношением»). Короче — он первым строго заговорил на новом языке и много лет спустя написал: «Я немножко горжусь этим».

— …Я только пожалел, что Гейзенберга не было со мной: скоро возникла одна трудная проблема, и мои попытки одолеть ее не привели к успеху…

И тут история позвала на помощь Паули. Однако он не услышал ее голоса. И ему не очень приятно было сознаться в этом. Когда на вилле Маунт Пенсада Бор спросил, что произошло у него с Максом Борном, Паули без труда вспомнил дату — 9 июля 1925 года — и место действия: купе в северном экспрессе, увозившем большую группу немецких физиков на съезд в Ганновер…

Макс Борн. Среди коллег из других университетов был в нашем вагоне Паули — мой прежний ассистент. В свое время я многому у него научился. Он определенно давал мне больше, чем я ему. Когда, бывало, его соседей беспокоило, что он ночами просиживает за письменным столом до рассвета, раскачиваясь на стуле в позе Будды, мы заверяли их, что он вполне нормальный человек, только гений… В экспрессе я перешел к нему в купе и, поглощенный тем, что мне удалось тогда открыть, тотчас заговорил о матрицах и моих затруднениях. Я спросил, не хочет ли он поработать со мной над возникшей проблемой. Но… наткнулся на холодный и саркастический отказ: «Да, я знаю вашу любовь к утомительному и сложному формализму. Вы собираетесь подпортить физические идеи Гейзенберга вашей бесполезной математикой!» И так далее — в том же роде… Видно, даже такие умы, как Паули, не защищены от ошибок: он в ту минуту просто не схватил сути дела…

Теперь, на берегу Комо, через два года, Паули наверняка раскаивался. «Чье сердце настолько уверено в себе, чтобы в нем не промелькнуло сожаления?» Бору он, конечно, объяснил случившееся в тех же выражениях, какие слышали потом от него другие:

«Я ведь должен был вернуть рукопись Гейзенбергу немедленно и потому не успел всерьез поразмышлять над нею и не хотел мешать его собственным планам».

А вообще он любил позлословить над страстью геттингенцев «превращать физику в математику», да только в тот раз выбрал для этого отчаянно неподходящий исторический момент. Макс Борн, любивший повторять, что «математика умнее нас», оказался тогда ближе к истине.

Голос Бора. Он мне говорил про юного Вернера, каким талантливым невеждой надо было быть, чтобы не знать существующего математического аппарата и самому изобрести его, раз он тебе понадобился! А ты не огорчайся — своим отказом ты сделал доброе дело. Правнук одного наполеоновского солдата-испанца, осевшего на немецкой земле, будет всегда благодарить тебя за твою оплошность…

Предложение, отвергнутое Паули в купе северного экспресса, без колебаний принял на перроне в Ганновере двадцатитрехлетний Паскуаль Иордан. И когда в сентябре 1925 года Бор наконец впервые познакомился по корректуре с пионерской статьей Гейзенберга и ловил в ней отголоски их копенгагенских дискуссий, в это время Иордан и Борн уже заканчивали начатое в августе первое строгое изложение квантовой механики. Отдыхавший Гейзенберг по письмам из Геттингена знал об их усилиях. И был счастлив. И условливался в следующей работе вместе с ними придать окончательную форму новой теории.

Вот тогда-то, почувствовав, что его построение становится безупречным и защищенным, он заспешил: ему бы поскорей возвратиться с каникул в Геттинген, а он 31 августа отправил Бору письмо с просьбой похлопотать для него о датской визе. И в легком стиле, как бы не придавая особого значения своей механике (и тем оправдывая себя за молчание — стоило ли сообщать о пустяках!), написал:

«Разумеется, в течение последнего месяца я ровно ничего не думал о физике и не уверен, смыслю ли в ней еще хоть что-нибудь. А перед этим я сочинил… одну работку по квантовой механике, о которой очень хотел бы выслушать Ваше мнение…»

Так в сентябре вместо Геттингена он наконец поехал в Копенгаген! (Идеи, как птицы, в конце концов влекутся к гнезду, где начали еще до полета пробовать крылья.)

Бор рассказывал Паули, как вместе с Вернером они ездили тогда в Тисвиль. Были с ними брат Нильса математик Харальд Бор и знаменитый кембриджский математик Годфри Харди. Был еще русский математик Безикович. В поезде все разговоры шли вокруг новой механики. Математиков восхищало, что физикам вдруг пригодилась техника матриц из высшей алгебры. А трудности физического понимания их мало заботили.

Голос Бора. Это заботило нас…

И он принялся вспоминать, как той осенью вместе с Гейзенбергом начал отыскивать физическое истолкование странностей найденной механики микромира с ее загадочным правилом умножения.

Да, искомая механика была найдена.

И сразу пошла в дело. Поздней осенью 1925 года Паули уже строил на ее основе теорию атома водорода.

…В одно ноябрьское утро Бор разложил на столе корректуру из лондонской «Природы» — текст его обзорного доклада, читанного в августе, — когда вошла Бетти Шульц с письмом из Гамбурга. Быстро пробежав его глазами, он обрадованно подумал, как хорошо, что корректура лежала еще не выправленной и можно было сделать к ней важное примечание. Это позволяло до выхода работы Паули в печати всех оповестить о первом выдающемся успехе только-только родившейся механики микромира.

«Д-р Паули любезно сообщил мне, что ему удалось количественно вывести из новой теории формулу для водородного спектра…»

Голос Паули. Разве уже одним этим я не заслужил прощения за свой отказ помочь Максу Борну?