Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Он бросился памятью назад — в их сегодняшнее говорение после семинара… Была черная доска в опустевшей аудитории. Белый виток спирали на доске — путь электрона в туманной камере. И рядом — перечеркнутые белыми крестами формулы. И сильные пальцы Бора, крошащие палочку мела. И в голосе — нота подавленной нервозности: «Это снова не ответ, пора согласиться, что мы не понимаем чего-то главного!» И взгляд в сторону. Вспомнилось и собственное ощущение капелек пота на лбу — от бессильного и тоже подавленного раздражения… За окном мансарды — в черной белизне вечернего снегопада — исчез Фёллед-парк. Не умея согласовать случившееся с бесконечной терпеливостью Бора, Гейзенберг коротко успокоил себя: «Ничего, погода лыжная — в Норвегии все разрешится».

Утром он увидел Бора в вязаной шапочке и толстом свитере. У ворот стояло такси. Бор уезжал в Норвегию один. Недавнее приглашение отправиться туда вдвоем и выходить на лыжах примиряющее понимание отменялось! И что всего менее походило на Бора — отменялось единовластно, без обсуждения.

Гейзенберг(историкам). Ему захотелось побыть и подумать в одиночестве. И, я полагаю, он был прав…

Впервые бог знает с какого времени дни Бора проходили без диалогов и монологов. В снегах Норвегии он оставался с утра до вечера своим собственным собеседником-ассистентом. Но ни утрами, ни вечерами — в тепле долинных и горных пристанищ — он ничего не записывал. Для его размышлений не нужен был язык символов — достаточно было слов.

Открытие, к которому он шел по снежной целине, не сумело бы явиться в минутном озарении. Вынашивая оправдание квантовой теории за ее посягательства на ценности классического миропонимания — оправдание полное, а не по частным претензиям! — он, как адвокат, готовящийся к процессу, взвешивал в уме все обстоятельства дьявольски запутанного дела. Мысль его начинала издалека.

Галилей… Ньютон… Всемогущие уравнения классической механики, позволяющие проследить от точки к точке, от мгновенья к мгновенью всю историю любого движущегося тела — в будущее и в прошлое, — стоит только изменить в этих уравнениях знак времени с «+» на «–». Великолепная самонадеянность Лапласа: дайте физику точные значения координат и скоростей всех частиц вселенной в данный момент, и он предскажет состояние мира в любой иной момент, близкий или далекий. Логически принудительная картина железной необходимости — однозначного детерминизма: если вы сегодня плачете или смеетесь, это было задано расположением и скоростями всех атомов еще в незапамятные времена первозданного хаоса. Исходные данные — «начальные условия движения» — определяют единственным образом все, что должно случиться. Возможное и существующее совпадают. Это только НАМ кажется, что в физических событиях есть выбор вариантов. А в действительности есть лишь НАШЕ практическое незнание начальных условий. И законами случая — игрой вероятностей — мы лишь скрашиваем СВОЮ неосведомленность в детальной истории природы. А сама-то она доподлинно знает свою историю с абсолютной точностью — вот уж в чем никогда не сомневалась классическая физика!..

Однако сомнение именно в этом всезнании природы целиком захватило воображение Бора в дни норвежского уединения.

Новым было не это сомнение, а то, что оно стало решающим для оправдания квантовой картины микромира.

В тех раздумьях физика превращалась в философию, а философия — в физику. Не потому ли и сбежал он тогда из Копенгагена — от споров с чистым теоретиком? Тут все решалось в более глубоком споре с самим собою. Надо было окончательно прощаться с основой вековечной натурфилософии: с классическим детерминизмом — железной предопределенностью.

Короче и физичней: с однозначной причинностью.

И он бесповоротно прощался с этой старой иллюзией всего природоведения как физик-философ, единый в двух лицах: отыскивал коренную — физическую! — ПРИЧИНУ БЕСПРИЧИННОСТИ.

Так представляется его умонастроение в снегах Норвегии…

Квантовый постулат уже сам по себе делал однозначную причинность неправдоподобной. Из-за утраты непрерывности переставали работать классические уравнения. Атом, испускающий световой квант, нельзя было с полдороги вернуть в первоначальное состояние. Не существовало «полдороги».

Обнаружилось, что жизнь атома проходит под девизом: или сразу все (переход в новое устойчивое состояние), или вообще ничего (сохранение прежней устойчивости). А когда нет постепенности, исчезает преемственность. И атом не хранит памяти о своей истории. Он как бы всегда нов.

Недоверчивый противник мог возразить: «Да, согласен, квантовые скачки-переходы непроследимы. Но отчего бы им не совершаться всякий раз единственным путем — в строгой зависимости от начальных условий скачка? Это — как прыжок через пропасть в темноте: траектория прыжка остается неведомой. Но ведь была же она? И зависела от точки оттолкновения и от величины да еще направления скорости прыжка в тот исходный момент. Отчего же не предположить, что природе доподлинно известны и начальные условия любого квантового скачка? А тогда в микромире — как в макромире: законы случая только выручают нас из беды неосведомленности. Но в истинном устройстве глубин природы Случай вовсе не участвует! Да, квантовый постулат хорошо обоснован. И уравнения для скачка не напишешь. Ну и пусть! А в принципе даже квантовый постулат оставляет место для однозначного хода событий».

Воображаемый противник был прав. Да и не такой уж он был воображаемый: образ Эйнштейна вставал перед Бором за белой сетью снегопада. Правота противника заключалась не в его доводах, а в другом: чего-то явно не хватало квантовой механике, чтобы с доказательностью противостоять этим доводам.

Пока еще можно было — хотя бы умозрительно — утверждать, что природе известны начальные условия квантовых переходов, да только мы их не знаем, пока еще МОЖНО было говорить ЭТО, никакие доводы не опровергли бы инакомыслящего.

А что, если этого говорить нельзя?

Не обходится ли природа на микроуровне своего бытия БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ НАЧАЛЬНЫХ УСЛОВИЙ движения? Вот когда бы ЭТО открылось! Тогда становилось бы принципиально абсурдным горделивое обещание классика: «Дайте мне точные координаты и скорости всех тел вселенной в данный момент, и я предскажу вам будущее мира!»

Нельзя дать того, чего нет. Классический детерминизм терял бы последнюю опору…

…О каких бы странностях атомного мира Бор тогда ни размышлял, неизменным фоном для его раздумий служило окрепшее в дискуссиях со Шредингером и Гейзенбергом убеждение в реальности волн-частиц. Следовать законам движения классических материальных точек эти микрокентавры не могли. Тысячи раз он думал об этом. А сейчас естественно явилась мысль: не лишены ли они из-за своей двойственности, эти детальки микромира, ВПОЛНЕ ОПРЕДЕЛЕННЫХ КООРДИНАТ И СКОРОСТЕЙ?!