Фрэнсис Вин - Карл Маркс: Капитал

Второй том появился в 1885 году, и за ним в 1894 последовал третий (тоже составленный Энгельсом). То, что часто называют «четвертым томом», «Теория о прибавочной стоимости» (1905), было записями Маркса по истории экономики, составленными, в основном, из отрывков из предыдущих теоретиков, таких как Адам Смит и Давид Рикардо, сделанными еще в 1860-х годах и отредактированными Карлом Каутским.

Короче говоря, «Капитал» — это незавершенная, состоящая из фрагментов работа: ведь первоначальный план Маркса представлял ее в 6 томах. Социалист Максимилиан Рубель писал: «Перед нами не марксистская Библия с навеки систематизированными принципами». И это надо особенно подчеркнуть, потому что многие коммунисты начали смотреть на нее как на священное писание, считая истиной все, что сказал Маркс, и ложью то, чего он не говорил. Обе части этого утверждения необоснованны: есть там недочеты и упущения, которые можно было бы исправить, будь у него достаточно времени и энергии; есть там заблуждения и несовпадения, с торжеством подхваченные его критиками, что тоже надо признать тем, кто восхищается «Капиталом». «Тот факт, что Маркс блестящим образом открыл новый континент, — писал Мишель Лебовиц, — не означает, что он правильно начертил карту этого континента».

Та terra incognita — неизвестная земля, которую он отправился исследовать, была новым миром промышленного капитализма — неким ландшафтом, незнакомым Адаму Смиту, и Маркс в самом начале предостерегал читателей, что они вступают на воображаемую землю, где ничто не является тем, чем кажется. Только посмотрите на те глаголы, которые он выбирает для первого предложения «Капитала»: «Богатство общества, в которых превалирует капиталистический способ производства, выглядит как «огромная коллекция» предметов потребления»; личный предмет потребления выглядит как элементарная форма». Будучи менее драматичным, чем начало «Манифеста Коммунистической партии», оно делает тот же самый акцент: мы входим в мир призраков и видений. Страницы «Капитала» пестрят словосочетаниями типа «призрачная объективность», «бестелесный призрак», «чистая иллюзия» и «ложное подобие». И только проникновение за завесу иллюзии может открыть ту эксплуатацию, которой живет капитализм.

Предмет потребления, утверждает Маркс, обладает двумя свойствами: потребительной стоимостью и меновой стоимостью. Полезность предмета довольно очевидна: сюртук спасает от холода, а буханка хлеба питает нас. Если бы меновая стоимость была мерою полезности, то буханка хлеба обладала бы намного большей ценой, чем, скажем, шелковый, украшенный высокохудожественным узором, жилет. Но как же тогда устанавливается эта меновая стоимость?

Давайте возьмем два товара, например, пшеницу и железо. Какое бы меновое соотношение ни существовало между ними, его всегда можно представить равенством, в котором данное количество пшеницы приравнивается к некоторому количеству железа, например, 1 центнер пшеницы = x центнеров железа. Что означает это равенство? Оно означает, что некий общий элемент одной и той же величины существует в этих двух вещах, в 1 центнере пшеницы и в x центнеров железа. Следовательно, оба эти товара равны некой третьей вещи, которая сама по себе не является ни одним, ни другим. Каждый из них, поскольку есть меновая стоимость, должен сводиться к этой третьей вещи.

Единственный общий элемент в данных двух предметах — это то, что они являются продуктами труда. Поэтому стоимость любого предмета должна отражать количество труда, прямо вовлеченного в производство этого предмета, как и того труда, который произвел машины, используемые в производстве, и затраченного на получение сырьевых материалов. Маркс поспешил добавить, что он имеет в виду «общественно-необходимое время труда» — то есть то, которое в среднем затрачивает рабочий на труд. Иначе можно сделать вывод, что товар, созданный неумелыми или ленивыми рабочими, будет обладать большей ценой, так как они потратили больше времени на его производство.

Так знакомо, так обычно: ведь подобные «трудовые теории стоимости» были предложены Адамом Смитом, Давидом Рикардо и многими другими классическими экономистами. Смит начал свой труд «Богатство народов» с серьезного утверждения: «Годовой труд каждой нации — это тот резерв, который изначально обеспечивает для ее жизни предметы первой необходимости и удобства». Но Маркс идет дальше. Поскольку товар имеет двойственную природу, обладая как потребительской стоимостью, так и меновой, то и труд обладает двойственной природой. Потребительная стоимость создана «конкретным» или «полезным» трудом, осуществляемым с определенной целью, тогда как меновая стоимость происходит от «абстрактного» или «обезличенного» труда, который измеряется чисто с точки зрения длительности — и между этими двумя существует естественный конфликт. Портной, например, может стремиться сшить самый ноский сюртук, на который он только способен. Однако если этот сюртук окажется очень носким, покупатель никогда не вернется, чтобы купить другой, таким образом, ставя в рискованное положение весь портновский бизнес того портного. То же самое можно сказать и о ткаче, создавшем ту ткань, из которой пошит сюртук. Получается так, что необходимость создавать потребительную стоимость оказывается в конфликте с необходимостью продолжать создавать меновую стоимость.

Чтобы проиллюстрировать эти два аспекта труда, Маркс погружается в длительное сюрреалистическое размышление об относительной стоимости сюртука и двадцати ярдов холста. «В пределах своего стоимостного отношения к холсту, — пишет он, — сюртук значит больше, чем вне его, — подобно тому как многие люди в сюртуке с золотым шитьем значат больше, чем без него. Как потребительская стоимость, холст есть вещь, чувственно отличная от сюртука; однако как полезность это то же самое — выражение абстрактного труда. В том стоимостном отношении, в котором сюртук образует эквивалент холста, форма сюртука играет роль формы стоимости. Таким образом, холст получает форму стоимости, отличную от его натуральной формы. Его стоимостное бытие проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура христианина — в уподоблении себя агнцу Божию».

Это нелепое сравнение должно заранее предупредить нас, что мы, в действительности, читаем длинный и скучный анекдот, плутовское путешествие по сфере высочайшей бессмыслицы. Будучи студентом, Маркс был влюблен в «Тристрама Шенди», роман Лоренса Стерна, и через тридцать лет он нашел предмет, который позволял ему копировать (пародировать) неопределенный и несвязный стиль, открытый Стерном. Подобно «Тристраму Шенди», «Капитал» полон парадоксов и догадок, абстрактных объяснений и эксцентричного шутовства, разрозненного повествования и любопытных странностей. А как бы еще он мог вершить правосудие над таинственной и часто перевернутой логикой капитализма? Как пишет Маркс в конце своего утомительного речитатива о холсте и сюртуках: «На первый взгляд, товар кажется очень простой и тривиальной вещью. Его анализ показывает, что это — вещь, полная причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений».