Николай Межевич - Государства Прибалтики 2.0. Четверть века «вторых республик»

Службы безопасности пытаются протолкнуть в Уголовный кодекс такие нормы, которые им самим облегчат определение «обвиняемых» лиц и скроют неспособность этих служб существующими правовыми средствами защитить основополагающие интересы Латвии и национальной безопасности в полном объеме. Я. Урбанович, лидер оппозиционной фракции, дает следующую оценку: «Авторы этого предложения, не долго думая, взяли за основу Уголовный кодекс Российской Федерации в редакции 1926 года и почти полностью скопировали его 58-ю статью» [311].

При этом в Прибалтике не существует классической этнократии и этнонации. Этническая элита должна сама ориентироваться на национальные ценности, однако в Эстонии, Латвии, Литве элита глубоко космополитична, но задает своему обществу «национальный» набор ценностей. В условиях малых стран – «все знают всех» – это тоже становится компонентом культурной травмы.

В отличие от психической травмы, которую исследовали психологи и психиатры весьма давно, культурная травма или травма идентичности стала предметом изучения в социологии в начале XXI века, и уже затем возникла дискуссия в общественных науках в целом. В самом общем плане «культурная травма рассматривается в первую очередь как эмпирическое, научное понятие, которое предполагает наличие новых смысловых и причинных связей между ранее не связанными между собой событиями, структурами, представлениями и действиями» [312]. Для нас более важен производный подход, связанный с подменой набора культурных ценностей.

Примеры деформации ценностного набора больших социальных групп, в т. ч. наций, хорошо известны историкам. В 90-е годы XX века крах коммунистической модели и распад СССР надолго отвлекли внимание от проблемы сохранения культурной идентичности крупных социальных общностей. Польский социолог П. Штомпка трактует культурную травму как последствие столкновений культурных ценностей социума с «чужим» и враждебным окружением, вызвавшим изменения в социальной жизни [313]. В эту схему хорошо укладываются социальные процессы периода постсоветской адаптации. Примерно до 2000–2004 гг. Ориентир – вступление государств Прибалтики в ЕС.

Эстонский исследователь Аарелайд-Тарт А. как использует эту теоретическую концепцию применительно к социальным процессам, связанным с советизацией, так и ставит вопрос о травме постсоветской адаптации [314]. Автор применила эту концепцию к исследованию двух травм: старой, вызванной аннексией Эстонии со стороны СССР и заставившей народ адаптироваться к советскому менталитету; и новой – травмы от посткоммунистических трансформаций. С нашей точки зрения, культурных травм не две, а три. Помимо двух вышеупомянутых есть и третья культурная травма. Именно она может служить объяснением происходящих в государствах Прибалтики социальных и политических процессов. Речь идет о культурной травме НЕ гарантированного будущего.

Экономический кризис 2008–2009 гг. и миграционный кризис 2015–2016 гг. вызвал в Прибалтике реакцию переосмысления ценностей. Травма «советской периферии» трансформируется в новую травму «периферии европейской». В начале 80-х годов эстонцы, латыши, литовцы, при любом уровне антисоветских настроений или их отсутствии, испытывали обоснованное чувство гордости за свою республику [315]. Происходящее сегодня – культурный шок. Неизбежно возникает вопрос о том, почему мы – т. е. прибалты, в экономике переместились из авангарда в арьергард? Надо ли было идти на сегрегацию русских, чтобы потом принимать беженцев из Африки? Говоря о России, С. Караганов пишет: «Увеличились ценностные различия. Мы, Россия, о чем тоже не хотели говорить, шли к традиционной Европе. Это сильное государство, суверенитет, традиционная семья и отношения полов, консервативные ценности, от которых мы были 70 лет отлучены – религия, христианство. Мыто шли в европейском направлении, а Европа в этот момент уже ушла в другую сторону» [316]. Вернемся к обществам в Прибалтике, уточним, а куда шли они? К суверенитету, традиционным ценностям, в случае с Литвой – к религии. Но костел, который был в Литве символом веры не только в Бога, но и в нацию, пустеет, суверенитета нет, стабильности нет, непонятно, что теперь ценность и что теперь традиция. Советская Литва – образец для подражания, современная Литва де-факто – несостоявшееся государство.

Дорога в ЕС и НАТО рассматривалась как единственно возможная: « Если все дороги ведут в Рим, то лучше стать частью Рима» [317]. Формула, приемлемая почти для всех. Дороги действительно привели Прибалтику в новый Рим, но это произошло незадолго до 476 года.В 2016 году очевиден тот факт, что «государства-основатели» ЕС, безусловно, в крайнем случае, но готовы решать свои проблемы за счет периферии.

Понимание этого обстоятельства в прибалтийских социумах очевидно. Реакция – присутствует. Не случайно Р. Мертон выделяет четыре способа выхода из культурной травмы:

1) инновация – восприятие новых навязанных ценностей;

2) ритретизм – возникновение «двойных стандартов», желание забыть то, что было прежде;

3) бунт – противостояние ценностной агрессии;

4) бегство – внутренняя или внешняя эмиграция.

В Эстонии сложился акцент на первый и второй способы преодоления культурной травмы.

Если рассматривать Литву, Латвию, то четвертый способ в теоретической конструкции Роберта Мертона самый актуальный.

Где же бунт? В этом регионе его уже не может быть; в отличие от Польши, Беларуси и России, в Прибалтике наблюдается классическая стадия обскурации в развитии государственных этносов. Немецкая, еврейская, русская общины в Прибалтике 1.0 обеспечивали не только свое выживание, но и полноценное функционирование государства как арбитра в спорах любого типа.

В качестве признаков культурной травмы, наиболее характерных для социума Прибалтийских государств, следует выделить:

• накопленную высокую степень социальной и экономической дифференциации в титульных нациях;

• демонстративное отторжение представителей нетитульной нации, в т. ч. и независимо от гражданства, создающее, однако когнитивный диссонанс в рамках дискурса о европейских ценностях;

• деградацию национальной культуры – невозможность воспроизводства интеллектуальной элиты [318];

• достижение высокой степени управляемости социальными представлениями, которые были сконструированны элитами для объяснения новых политико-экономических явлений;

• изначально высокий уровень культурного изоляционизма, характерный для всей истории эстонского и латышского народа и большей части истории литовцев;

• деструкцию национальной идентичности, в обмен на квазигосударственность.