Лев Кокин - Пути в незнаемое

Вскоре, однако, разорился и он.

Выходит, запрещенным «Колоколом» торговал придворный поставщик. Рискованно, но выгодно! За 30 номеров — 50 рублей серебром, 1 рубль 66 копеек за номер — по тем временам цена огромная.

Но главный вопрос: «Кто автор?» А. И. Г.?.. Но кому Герцен мог послать такую записку из далекого Лондона?

Другу? Знакомому?

Что же это, однако, за друг, которому надо объяснять, что «Колокол» — это журнал, издаваемый в Лондоне на русском языке?

Знакомый обиделся бы, прочитав: «…Вы не употребите во зло извещение это».

Значит, незнакомый?

Но не странно ли, что Герцен рассылает извещения из-за границы незнакомым людям в Россию, к тому же называя в записке фамилию Смирдина? А если незнакомец донесет в полицию? (Возможно, так оно и случилось — ведь записка найдена в бумагах III отделения!)

К тому же известно, что Герцен не заботился о прибылях; лишь бы «Колокол» дошел, пусть даром, к читателю. На каждом номере газеты стоит цена — 6 пенсов. По справочнику тех лет легко выяснить, сколько это копеек. Оказывается, некто «А. И. Г.» просит за экземпляр «Колокола» почти вдесятеро больше цены. Не может быть, чтоб Герцен!

Все станет на место, если предположить, что писалась записка… самим Смирдиным. Писалась во многих экземплярах, как пишутся пригласительные билеты, и рассылалась известным Смирдину лицам — может быть, его подписчикам или постоянным покупателям. В таком типовом извещении уместно и объяснить, что такое «Колокол», и предостеречь против употребления «во зло». Смирдин хочет получить прибыль, а спрос на нелегальные герценовские издания велик! И он смело называет себя, не забывая назвать самую смелую цену.

Но зачем же подпись «А. И. Г.»?

Одно из двух: либо Смирдин имел согласие Герцена на такую подпись, либо, что более вероятно, он подписался инициалами Герцена, чтобы привлечь, заинтриговать покупателя и замаскировать себя.

В начале октября 1858 года вышел очередной, 25-й номер «Колокола». Семь с половиной страниц из восьми занимало огромное «Письмо к редактору». В письме были помещены точные, слово в слово, тексты почти десятка секретнейших документов — о цензуре, о крестьянах, о закулисной возне вокруг начавшейся подготовки к освобождению крестьян. Мало того: в письме была приведена личная резолюция Александра II, запрещавшая употреблять в служебных бумагах слово «прогресс»…

Прочитав 25-й номер «Колокола», царь возмутился, начался розыск: «Кто донес Герцену?» Я почему-то ясно видел коридоры, залы, прогуливающихся министерских чиновников: переговариваются, посмеиваются; все уже, конечно, читали «Колокол» или слыхали… Большая часть возмущена или смущена, но правила служебного светского обхождения требуют подтрунивать над тем, как «влипло» высокое и высочайшее начальство. Поэтому коллежские и надворные острят и лукаво поглядывают друг на друга: «Уж не ты ли, брат?»

А затем заработали перья…

Таких хороших почерков, как в бумагах III отделения, таких нажимов, росчерков, наклонов, переходов одной буквы в другую мне, признаться, видеть не приходилось и, надеюсь, не придется. Только повидав эти почерки, я понял, почему Александр II не любил читать по-печатному и специальные писцы переписывали книгу, которую он желал прочесть. Воистину эти почерки останутся немым упреком бесцеремонному, вульгарному книгопечатанию. И говорят еще, что чем лучше был почерк, тем изящнее скрипело перо…

Осенью 1858 года перья скрипели особенно изящно, и создавалась переписка, которую сейчас можно спокойно изучать в небольшом читальном зале архива, в Москве на Пироговской!

Передо мною — краткий отчет о розысках того самого «искомого лица»: в канцелярских недрах вычислили, что «секретные дела… всего вероподобнее, сообщены кем-либо из чиновников министерства внутренних дел ».

Кроме множества оглашенных секретов в «Письме к редактору» были строки, сыгравшие большую роль в тогдашней общественной борьбе:

«Слышите ли, бедняки, — нелепы ваши надежды на меня, — говорит вам царь. — На кого же надеяться теперь? На помещиков? Никак — они заодно с царем и царь явно держит их сторону. На себя только надейтесь, на крепость рук своих: заострите топоры, да за дело — отменяйте крепостное право, по словам царя, снизу! За дело, ребята, будет ждать, да мыкать горе; давно уже ждете, а чего дождались? У нас ежеминутно слышим: крестьяне наши — бараны! Да, бараны они до первого пугача… Бараны — не стали бы волками! Войском не осилить этих волков!»

В России тогда — перед отменой крепостного права — разгоралась ожесточенная дискуссия между различными общественными течениями. Часть либералов, во главе с известным профессором Чичериным, решила, что, после упоминания «Колоколом» народных топоров, с Герценом следует полностью порвать и больше в его газету не писать. Другие общественные деятели не соглашались…

Александра II упоминание о топорах задело куда меньше, чем опубликование секретных циркуляров и особенно резолюции «о прогрессе»: для царя Герцен и его печать всегда были врагами, и топоры, в конце концов, лишь один из «боевых эпизодов». Прочитав в ту пору мнение одного крупного чиновника, что, если бы Герцена удалось обманом захватить, было бы неясно, что с ним делать в России, Александр II написал на полях «Мнения»: «В этом он (чиновник) ошибается».

И снова перед нами — старый знакомый. Тот, кто послал корреспонденцию во 2-й «Колокол» и кто сообщил секретный и безграмотный циркуляр министра внутренних дел в десятый номер. Тот, кто в первой корреспонденции развивал мысль, что «главные революционеры» сам царь и его правительство, а здесь, в 25-м номере, опять — «заострите топоры, да за дело — отменяйте крепостное право, по словам царя, снизу…». И опять, как и во 2-м номере, здесь вспомянут «пугач» — Емельян Пугачев…

Кто же он, этот корреспондент, автор известного письма, вернее — известных писем?

Можно ответить иносказательно: «Про то знал он сам, да еще Герцен с Огаревым».

Можно назвать его взгляды близкими к революционным: в России тогда очень немногие, даже в мыслях, решались на столь смелое употребление слова «топор».

И пожалуй, надо признать его действия героическими. За выдачу государственным преступникам Герцену и Огареву подобных секретов причитались такие сибирские рудники, до которых везут несколько месяцев и из которых не увозят несколько десятилетий.

На секретном докладе, сообщавшем, что преступник — один из подчиненных министра внутренних дел Ланского, наложена резолюция Александра II:

«Я велел строго говорить обо всем этом с Ланским. Необходимо обратить на это самое бдительное внимание. Оно доказывает, что здесь, в министерствах, есть непременно изменники».