Лев Кокин - Пути в незнаемое

— Кстати, господин Перцов, — судя по этому отрывку, вы состоите в переписке с крупным государственным преступником и изгнанником Герценом?

— Вы же видите, что это лишь черновой набросок… Этого письма я Герцену не посылал, а, находясь за границей, в дурном расположении духа и здоровья, сделал записи как бы для себя…

Перцов молодец. Хорошо защищается. У многих, очень многих не было еще в те годы опыта борьбы со следствием. Николаю I удалось немало узнать у декабристов. Лишнее рассказали и некоторые арестованные в шестидесятые годы. Правда, ничего не рассказали Чернышевский и Николай Серно-Соловьевич, но вот деталь: Серно-Соловьевич был единственным из 32 человек, арестованных за сношения с Герценом, который знал свои права, по ходу процесса смело требовал и получал собственное дело, о чем другие даже не просили: не знали или боялись.

На этом фоне Перцов держится, как лучшие.

Но почему меня не оставляет какое-то странное чувство — будто что-то очень важное я пропустил при чтении этого дела?

Ведь все как будто просто и ясно: жандармы хотят, чтобы Перцов признался в том, что его записки и другие материалы предназначаются для заграницы, для Герцена.

О перехваченном пакете из Казани им запрещено спрашивать прямо. Но они спрашивают окольно, невзначай, «стыдливо»: «Говорят, к господину Перцову разные бумаги из Казани поступают?..»

Перцов, понятно, обо всем догадывается: «Конечно, братья присылают разное из Казани. Конечно только для его посмертных записок».

Нет, здесь я не пропустил ничего…

Но почему же следователи не спрашивают о младшем брате, статском советнике? Неужели они не догадываются (хотя бы сопоставив донос и рассуждения о «топорах» в бумагах Эраста Перцова), что подошли близко к загадке 1858 года, загадке «Письма к редактору» и некоторых «потерянных документов», которые так взбесили самого императора?

И неужто жандармскую братию удовлетворяют объяснения Эраста Перцова, что подробности о событиях при дворе и действиях министра он узнал «из слухов». Ведь стоит немного задуматься: если уж Эраст Перцов собирал новости и слухи, так он, наверно, частенько обращался к начальнику II отделения департамента общих дел МВД Владимиру Петровичу Перцову! Тот «по должности» знает тайны министерские и придворные.

Но вот уже просмотрено все дело, а Владимира Перцова в нем нет. Мелькнуло имя на первой странице — и все.

А кстати, где он теперь, то есть осенью 1861 года?

Поздно вечером, пошатываясь от архивной усталости, иду отдыхать в библиотеку.

Через час с небольшим дежурные выдают мне стопку фолиантов в бурых переплетах: «Журналы министерства внутренних дел» за 1861 год: приказы по министерству — N повышен, NN — уволен с мундиром и пенсией, К. — с пенсией, но без мундира…

А вот и младший Перцов: «статский советник В. П. Перцов уволен по прошению 23 апреля 1861 года».

Быстро конструирую из этого сообщения три важных для меня вывода. Во-первых, в феврале и марте 1861 года — когда печаталось и объявлялось Положение об отмене крепостного права — Владимир Перцов был еще в должности, в Петербурге, рядом с братом. Во-вторых, в августе и сентябре 1861 года, когда Эраста арестовали, Владимир Петрович уже давно в отставке — и, как выяснилось позже, уехал из столицы на лето и осень за границу. В-третьих, сама отставка мне кажется странной. В 39 лет он уже статский советник, начальник отделения в министерстве. Отличная карьера: вот-вот сделается действительным статским, получит целый департамент. И вдруг отставка!

Правда, после доноса — с августа 1860 года — Владимир Перцов находится под наблюдением.

Узнал? Или предупрежден?

Нет, никак не пойму, отчего III отделение занимается только одним Перцовым? Вижу, что и историки сбиты с толку. А. Санин, публикуя более 40 лет назад в «Красном архиве» материалы о Перцовых, утверждал, что слова доносчика — «это самый ожесточенный корреспондент Герцена» — относились именно к Эрасту Перцову. «Однако в доносе, — писал Санин, — не называлось имя Перцова и сообщалось, будто бы он служит в министерстве внутренних дел».

А ведь доносчик в первую очередь метил в другого!

На другой день — снова в архиве. В громадном здании на Пироговской кроме Центрального архива Октябрьской революции помещается несколько других. Обмен мнениями и впечатлениями в коридоре.

Молодые люди в темных рабочих халатах — работники архива — горячо обсуждают маршрут на предстоящий праздник: цгадовцы (ЦГАДА — это Центральный государственный архив древних актов) почти все праздники проводят в дороге: Новгород, Суздаль, Вологда, Муром, Псков, Ферапонтов, Киев: «Феодалы должны знать свои владения».

Из читального зала ЦГАДА появляется «феодал-читатель».

— Ну как?

Я ему вчера во время перерыва рассказал кое-что о своих поисках.

— Да вот темнят что-то жандармы.

— Это они умеют. Их дело такое. Вот у меня был случай… (Следует рассказ о том, как хитро замяли одно правительственное преступление при царе Иване Грозном.)

— Да у вас там все проще, патриархальнее было.

— Э, сыне, не скажи! Такое закручивали, хоть лбом бейся — не поймешь. Вот хотя бы вся история с Дмитрием Самозванцем… А прав ты только в том, что порядок, обычай в шестнадцатом веке был у сыщиков попроще: чуть что-нибудь — и на дыбу. А иногда такое бывало, что и страх и смех: взяли недавно одно старинное дело: вдруг — ах! — из него засохшие человеческие пальцы посыпались. Ну, конечно, крики, обмороки и все прочее… Оказалось — все не так уж страшно: лет триста назад подрались на базаре, оторвали палец-другой, сунули их как вещественное доказательство в бумаги — да так и оставили. Три века дела никто не открывал… А у тебя, в девятнадцатом веке, конечно, культура — вещественные доказательства небось аккуратно, отдельно лежат?

«А в самом деле, — подумал я, — где вещественные доказательства?»

Наскоро простившись с «феодалом», отправляюсь в свой зал. Конечно, в самом деле Перцова главные документы скопированы полностью или в отрывках. Но, может быть, сохранились подлинники?

Сохранились. Минут через пятнадцать я уж затребовал вещественные доказательства по делу Перцова.

Вот иди после этого и доказывай, что нужно поменьше болтать в коридорах!

Лоскуток бумаги. На нем написано карандашом: «Я был у Вас и не застал — зайду в четверг, завтра я занят».

Экспертиза III отделения устанавливает: «почерк Герцена».

Конверт на имя Эраста Перцова; адрес написан рукой Герцена.

Адрес Герцена, написанный рукой Эраста Перцова.

Счет Вольной типографии Герцена и список его изданий. Написаны рукой Перцова.

Выписки из «Колокола» (№ 93 от 1 марта 1861 года, № 100 от 15 июня, № 103 от 1 августа) и целый свежий «Колокол» № 104, вышедший 15 августа 1861 года, то есть совсем незадолго до ареста Перцова.