Лев Кокин - Пути в незнаемое

— Что может сказать господин Перцов в свое оправдание?

Положение почти безнадежное. Перцов, однако, защищается с необыкновенной ловкостью.

— Записка рукой Герцена? Но почитайте, что Герцен пишет: «был у Вас и не застал». А между тем, когда он писал записку, я находился в моем нумере и ждал его ухода, ибо видеть его не желал.

Затем Перцов старательно объясняет жандармам, что Герцен помнил его еще по России, но что в Лондоне они не сошлись ни в образе мыслей, ни по характеру.

— Отчего же прятаться от Герцена в нумере?

— Находясь в таком городе, как Лондон, благоразумие и собственная безопасность требовали не раздражать Герцена грубостями на его вежливость, а уклониться от него под благовидным предлогом.

— Ну, а конверт, «Колокол»?

— Чьей рукой на конверте написана моя фамилия, я не знаю, но в него, как бандероль, был вложен какой-то нумер «Колокола», найденный мною на ручке передней двери моей квартиры в Лондоне. Прислан ли он Герценом, я даже не имел охоты узнавать.

— Счет, список герценовских брошюр?

— Я купил два или три экземпляра каждого из лондонских изданий, а в Брюсселе выменял излишние экземпляры на другие книги на французском языке, а себе (для «Посмертных записок») оставил по одному экземпляру каждого издания.

Не правда ли, ловко?

А ведь на самом деле Перцов, конечно, что-то привез Герцену (не с пустыми же руками ездил он в Лондон), виделся с ним дружески и по делу, купил много брошюр, чтобы раздать дома (и, видно, раздал), договорился о получении «Колокола».

И еще один документ, которого и без других было бы достаточно, чтобы погубить Эраста Перцова — и не его одного. Черновая карандашная «стенограмма» секретного заседания Государственного совета. Этот документ появился в «Колоколе» за несколько месяцев до ареста Перцова, в марте 1861 года.

Несмотря на то что заседали без секретарей — император, сановники — «только свои», — Герцен все узнал.

Прочитав «Колокол», министр иностранных дел Горчаков воскликнул: «Кто же мог сообщить так верно подробности, как не кто-нибудь из присутствовавших!»

Перцова спрашивают: «Откуда черновик?»

— Я списал у какого-то человека, с какой-то рукописи. А потом выправил по «Колоколу».

Легко доказать, что никакой правки по «Колоколу» в этих карандашных записях не видно. Заметные различия с «Колоколом» сохранились, а была бы правка — различия исчезли.

На самом деле было, вероятно, так: сначала Перцов составил для пересылки Герцену тот самый текст, который у него нашли, но готовую рукопись Герцену послал лишь после того, как проверил и отредактировал. Владимир Петрович Перцов, брат, начальник отделения в министерстве внутренних дел, стоял недостаточно высоко, чтобы быть участником дискуссий на «самом верху». На заседания Государственного совета его не пускали — отсюда ошибки, неточности. Подробности же В. П. Перцов мог узнать, например, от министра С. С. Ланского, который, видимо, благоволил к способному начальнику отделения. Ланской, конечно, и мыслить не мог, что, беседуя с одним из своих ближних чиновников, он уже почти вступает в разговор с Герценом и Огаревым…

Дальше все было просто: Эраст Перцов в спешке записал или переписал важные известия, добытые братом, и каким-то конспиративным путем отправил корреспонденцию Герцену.

Выходит, в начале 1861 года, когда уже велась слежка за Перцовыми, за несколько месяцев до расправы, они все продолжали посылать Герцену важнейшие материалы, сокровенные тайны петербургской власти.

Если соединить то, что мы знаем о взглядах Эраста Перцова («топоры» и пр.) и о тех документах, которые у него нашли, если вспомнить корреспонденции из министерства внутренних дел во втором и десятом номерах «Колокола», текст «Письма к редактору» в 1858 году да еще анонимный донос 1860 года, если добавить «пугача», «коронованного юнкера» и некоторые иные факты, то можно не сомневаться: Владимир Перцов, чиновник министерства внутренних дел, и его старший брат Эраст — вот кто добывал и посылал Герцену важнейшие секретные материалы.

Эраст Перцов, однако, отделался легко — год ссылки!.. Владимир Перцов — еще легче: пожертвовал только чиновничьей карьерой. Дело замял сам начальник III отделения Петр Шувалов, который прежде был начальником Владимира Перцова. Сановник через подчиненных не раз заигрывал с лондонскими эмигрантами (на случай революции, перемены власти) и боялся, как бы эти игры не раскрылись. Вот почему на допросах не углублялись в противоречия между явными фактами и показаниями Эраста Петровича. Вот почему не привлекли Владимира Петровича…

Больше трех лет братья Перцовы героически работали «на Герцена».

Но это еще не все тайны семьи Перцовых.

25 лет назад историк, ныне академик Милица Васильевна Нечкина пришла к выводу, что и третий брат, Константин Перцов, чиновник особых поручений при казанском губернаторе, посылал в 1862 году в Лондон подробное описание крестьянских волнений. Есть «подозрение» и на других членов этой замечательной семьи…

После событий 1861 года Перцовы вряд ли продолжали нелегальную деятельность.

Многие из вчерашних помощников Герцена, Чернышевского сочли борьбу бесплодной, ушли в другие сферы деятельности. Что-то в этом роде, видно, произошло с Владимиром Петровичем Перцовым. Лет десять спустя никто бы не заподозрил в постоянном сотруднике умеренных славянофильских журналов, отставном статском советнике бывшего герценовского корреспондента, ошеломлявшего власть угрозой «топора»… Но Владимир Перцов, уйдя со службы, был в расцвете сил — ему не было и сорока. Для Эраста Перцова все было куда сложнее и тяжелее… Ему уж под шестьдесят, и жизнь, конечно, не удалась. Было в этой жизни две кульминации, два высших подъема, подъема сил, духа, таланта. В первый раз — в тридцать лет, когда Пушкин находил в нем талант, хвалил «стихотворные шалости», гостил в Казани… Во второй раз — тридцать лет спустя, когда он беседовал с Герценом, добывал для него сокровенные тайны власти, которую ненавидел; когда сочинял свои замечательные записки…

Я еще раз перелистываю, читаю эти записки, пятьдесят шесть лет пролежавшие в тайниках III отделения. Жаль, что они мало известны. Журнал, в котором они появились в 1926 году, давно стал библиографической редкостью.

Жаль, потому что записки написаны талантливо и, если бы вышли, принесли бы автору заслуженную политическую и литературную славу.

В первый раз — в молодости — лучшие годы Эраста Перцова завершились доносом. И во второй раз — донос и арест… Его, правда, выпускают, но третьему взлету, он знал, не бывать. Впрочем, мы почти ничего не знаем о последних годах Эраста Перцова. И о его самоубийстве, в 1873 году, шестидесяти девяти лет от роду.