Лев Кокин - Пути в незнаемое

Все это представляется мне какой-то странной утопией; ведь общество — не сумма математических нулей и единиц. Это коллектив, живой, творческий, состоящий из людей всесторонне развитых, обладающих разумом, волей… Централизованное планирование должно давать общую цель, общее направление действия и позволять работникам производства самим находить и применять наилучшие средства для решения поставленных задач. Эту их обязанность не может выполнить никакая система кибернетических машин, как бы сложна и технически совершенна она ни была» — так говорил в своем выступлении на встрече математиков и экономистов заместитель начальника ЦСУ СССР Иван Степанович Малышев. Он очертил самую распространенную из иллюзий, которые сопутствуют математизации экономической науки.

Повинна ли математическая экономия в таких утопиях? Мы здесь старались показать, что и теория линейного программирования и теория стратегических игр — достаточно свободные построения, которые не стесняют самостоятельности и инициативы отдельных людей и что, стало быть, никаких объективных оснований эти машинные утопии не имеют. Откуда же они берутся? Что за люди их вынашивают? Чаще всего это лица полупосторонние, «энтузиасты», которые любят у нас окружать всякое живое дело и способны довести до абсурда самую здравую идею. Несколько лет назад, когда к математическим методам в экономике было отношение настороженное, не очень доброжелательное, люди эти носились с идеей «ограничения». «Нужно, — говорили они тогда, — как можно скорей установить границы применения математики в экономической науке. Нужно показать математикам тот круг проблем (причем круг этот заведомо намечался не очень большого радиуса), которым им стоит заниматься и за пределы которого выходить им нельзя». Буквально в течение нескольких лет эта программа обнаружила свою полную несостоятельность. Мы уже видели, что для математиков в экономике нет «запретных» тем, что математические методы способны охватить самые разные стороны экономической реальности. Когда это стало очевидной вещью, те же самые энтузиасты шарахнулись в другую крайность, ту самую, о которой вел речь Иван Степанович…

Между тем, как учит нас история науки, дело обстоит куда сложней. Нам уже довелось рассказать о том, как встречалась ученым миром математизация физики. Теперь интересно вновь посмотреть на этот процесс немного под другим углом. Ведь математизация физики уже давно завершилась, и потому прошлое физики позволяет строить кое-какие догадки о настоящем и будущем экономики.

К чему привела математизация физики? Когда-то великий математик Дэвид Гильберт снисходительно сказал, что физика, в сущности, слишком трудна для физиков. Он считал, что с физическими проблемами может справиться только математик. Мы теперь знаем, что эта высокомерная программа не осуществилась. Крупнейшие физические открытия нашего века были сделаны профессиональными физиками, для которых математика была могучим орудием исследования, языком, на котором они формулировали свои, часто интуитивные, открытия законов окружающего нас мира. Разговаривая с Марией Кюри о первоначальных идеях общей теории относительности, Эйнштейн не писал никаких формул. Он просто сказал: «Я хочу разобраться в том, что происходит в падающем лифте».

Физика не растворилась в математике. С другой стороны, не осуществились и надежды единомышленников Гёте, считавших, что есть области физики, где математику нечего делать. Распространение математики не удалось ограничить. Произошло другое: математика сама поставила границы самым основным понятиям физической науки. Мы узнали, что понятие скорости имеет смысл только тогда, когда ее величина меньше, чем 300 000 км/сек. Можно сколько угодно рассуждать о сверхсветовых скоростях и даже выставить лозунг: «Превзойдем скорость света!», но и рассуждения эти и этот лозунг не будут иметь совершенно никакого касательства к реальности. Мы узнали, что понятие траектории, столь привычное и неограниченное в близких нам масштабах, не имеет никакого смысла в мире элементарных частиц. И даже само Время, непобедимое и вечное, оказалось относительной величиной…

Нечто подобное происходит сейчас в экономической науке. Математика не подменяет экономики, но она вырабатывает новый взгляд на основные концепции экономической науки, показывает границы их применимости.

В первую очередь это касается понятия планирования, централизованного управления народным хозяйством. Очень долго в основе теоретических построений многих наших экономистов лежало молчаливое убеждение, что идея централизованного планирования, централизованного руководства экономической жизнью не знает границ, может охватить в деталях всё.

Говоря языком математиков-экономистов, беда была в том, что вышестоящие органы пытались проникнуть внутрь «элементарного технологического процесса», планировать непланируемое, управлять тем, что в управлении не нуждается. Словом, хотели заставить электрон бегать по траектории. В централизованном порядке старались решить, что и когда сеять колхозникам, насколько должен быть перевыполнен годовой план завода, к каким итогам приведет дискуссия ученых. Это очень походило на введение системы Станиславского, описанное в мемуарах А. Коонен:

«Первое время занятия шли за столом. Константин Сергеевич диктовал, а мы старательно записывали условные обозначения различных эмоций и внутренних состояний. Чего тут только не было! Длинное тире, например, обозначало сценическую апатию, крест — творческое состояние, стрелка, идущая вверх, — переход от апатии к творческому состоянию… Таких знаков — тире, многоточий, палочек, диезов и бемолей — было великое множество…

В разметку роли теперь он тоже стал вводить систему. Текст пестрил значками. Этот кропотливый разбор, уводя меня куда-то в сторону от роли, пугал меня. Я чувствовала, что во мне гаснет творческое состояние. Иногда, чтобы отвлечь Константина Сергеевича от системы, я начинала рассказывать ему, как, по-моему, должна вести себя Верочка в тот или иной момент. Когда он отзывался на эту мою маленькую хитрость, работа шла веселей. Но удавалось это далеко не всегда…»

Тут замечательно схвачена главная черта такой преувеличенной систематичности: настоящая деятельность совершается в этих условиях как бы втихомолку, незаконно. И, что самое печальное, исчезает «творческое состояние» работника — главный источник интеллектуального и материального богатства страны…

Являются ли эти затруднения доводом против самой идеи государственного планирования? Нет, конечно. Когда мы, первыми в мире, стали применять планирование в общегосударственном масштабе, многим зарубежным экономистам казалось, что это не единственно возможный способ действий. Теперь, полвека спустя, на земле уже нет социальной системы, где бы экономика могла регулироваться автоматически, без помощи государственной власти. Государственное планирование теперь существует и в социалистических странах, и в странах третьего мира, и в странах капитализма. Идея государственного регулирования экономики стала универсальной.