Лев Кокин - Пути в незнаемое

Партизанские «светляки» передали эстафету «светлякам» экспедиционным. А затем физика полупроводников сошлась с атомной физикой в атомных термоэлектрогенераторах. Под этими кастрюлями не нужно разводить огня. Радиоактивный жар стронция или церия, которым они начинены, не иссякает годами. Они питают энергией радиомаяки и метеостанции-автоматы. В институте Курчатова построили реактор-преобразователь «Ромашку», небольшую атомную электростанцию, где безо всяких турбин, напрямую, с помощью полупроводников осуществлено преобразование тепловой энергии реактора в электрическую. Возможно, из этой «Ромашки» вырастет атомная энергетика будущего. Писал же Абраму Федоровичу Иоффе Фредерик Жолио-Кюри: «Я, как и Вы, убежден, что наиболее значительный сдвиг в энергетике будет создан широким применением полупроводниковых термоэлементов…»

Полупроводники сделались потребностью века лет через пятнадцать после того, как ими занялся Иоффе. Его исследования проблем прочности опередили свое время лет на тридцать, если не больше. Через тридцать лет после краха идеи Иоффе о тонкослойной изоляции начали появляться работы в развитие этой идеи. Когда, преодолев многие трудности, удалось создать однородную пленку диэлектрика, на новой экспериментальной основе факт электрического упрочнения тонкого слоя оказался вновь установленным. Спираль науки совершила очередной оборот. Предложенная Иоффе теория ударной ионизации восстала из пепла, подобно птице Феникс. Правда, ее обличье на новом витке спирали несколько изменилось: явление представляется не лавиной ионов, какая виделась Иоффе, а электронной лавиной; электроны разгоняются в твердом теле несравненно быстрее… «Дальнейшее усовершенствование технологии, — было сказано в одном научном докладе 1963 года, — позволит изготавливать многослойные пленки типа „диэлектрик — полупроводник — диэлектрик“, которые будут иметь (при бездефектной структуре) весьма высокую электрическую прочность… Это важно для создания микроминиатюрных приборов…» А в работе, датированной 1966 годом, говорится: «Очевидной является возможность применения тонких пленок в конденсаторостроении».

Как ученый Иоффе страдал дальнозоркостью, это было, пожалуй, его отличительным свойством. Отличительным и неизлечимым. А ведь быть дальнозорким в науке (по свидетельству Тимирязева) почти столь же опасно, как оказаться близоруким.

В длинной истории человеческого разума известно немало открытий, которые оказывались прежде времени. Покончил с собою непризнанный Больцман. Страдал Циолковский. Но Иоффе не только страдал от своей дальнозоркости. Ему она принесла не одни разочарования. Именно этой своей способности обязан он тем, что всю жизнь тянулась к нему молодежь. Когда бы не эта способность зорко видеть вдаль, едва ли ему посчастливилось бы создать ту блестящую школу физиков, которая вошла в историю науки как школа Иоффе.

Я не раз замечал: если об ученом, писателе или, скажем, художнике говорят — удачлив, ему везет, то к этой оценке неизбежно примешивается нота сомнения. Собеседники как бы заранее подозревают, что удача деятеля науки или искусства — дело случайное, и возможно, что за ней скрывается и не совсем чистый источник. Не возьмусь объяснять, отчего в языке нашем слово «удачник» рождает ныне побочные ассоциации. Скажу только, что в пору, о которой сейчас пойдет рассказ (между 1925 и 1929 годами) Николай Иванович Вавилов был человеком редкостного везения. И что знаменательно, ни документы, ни устные свидетельства ничего не говорят нам о кознях завистников или недоброжелателей.

Фотографии тех лет рисуют ученого человеком рослым, коренастым, обладателем завидного здоровья. Темные небольшие усы, просторный лоб, всегда блестящие, очень живые глаза; жизнерадостная улыбка, быстро переходящая в глубокую сосредоточенность.

«Был он веселым, подвижным, — вспоминает профессор Е. Н. Синская. — Самая походка у него была легкая, быстрая… Несмотря на то что он всегда куда-то бежал, он легко и останавливался, притом, остановившись так, на всем ходу, мог долго проговорить со встречным. Если вопрос его сильно интересовал, он как бы забывал обо всем, а когда разговор заканчивался, — мчался дальше. Сотрудники привыкли его ловить на лету».

Ленинградский график Н. Б. Стреблов, карандашу которого принадлежат наиболее удачные, по общему мнению, портреты Вавилова, жаловался: выражение лица Николая Ивановича меняется в тончайших нюансах так быстро и, так часто, что художнику трудно уловить самое характерное. Стреблову тем не менее удалось запечатлеть главные черты вавиловской натуры: динамизм, целеустремленность, сосредоточенность. Полный творческих замыслов и энтузиазма, профессор готов одаривать ими всякого, кто душевно обнищал. Вот типично вавиловские строки из письма, отправленного в 1925 году впавшему в уныние сотруднику: «Впереди нужно сделать горы: заставить расти у нас хинное дерево, заставить яблони цвести от семян через несколько месяцев, персики плодоносить месяца через три-четыре после посева семян. Неплохо было бы заставить хинные прутики, которые у нас растут, накапливать процентов до 10 хинина вместо одного процента. Повторяю: задач перед физиологом и физиологией — гора. Жду от Вас подвигов» [7] ЛГАОРСС, фонд ВИР № 9708, дело 80, лист 178. Письмо в Сухум Б. С. Мошкову от 10 июня 1925 года. .

Он верил во все то, о чем писал, во всяком случае искренне верил, что ученый обязан стремиться к подвигам. Его собственные экспедиции 20-х, начала 30-х годов — непрерывный подвиг. Маршруты искателя культурных растений проходят по самым диким районам мира. Поломка самолета над Сахарой; ночь, проведенная по соседству со львом; встреча с разбойниками на берегах голубого Нила; сбор пшеничных колосьев в зоне восстания друзов… Друзья и родные узнают о подобных эпизодах лишь случайно, в пересказе Николая Ивановича они звучат как мимолетные забавные приключения. Но подлинно близкие к Вавилову люди видят: тяготы экспедиций, опасности дальних дорог вместе с радостью познания составляют главную радость его жизни.