Лев Кокин - Пути в незнаемое

Много раз потом собирала Елена Ивановна экспедиционные чемоданы своего беспокойного мужа, много раз пришлось ей встречать праздники в одиночестве, а в будни терпеть в своем доме нашествие невероятного числа гостей. Но дело мужа, привычки мужа всегда были для нее священными. Кандидат и доктор наук Елена Ивановна Барулина осталась той же верной, скромной, на все готовой подругой, какой была для своего учителя и мужа в годы голодного питерского сидения.

Разрешилась и другая томившая Вавилова забота: из эмиграции вернулся на родину его отец.

И друзьями Николая Ивановича судьба не обделила. Сначала наиболее близкие люди оставались в Москве в Петровке: любимый учитель профессор агрохимии Дмитрий Николаевич Прянишников, однокашник и давний приятель, знаток бобовых Леонид Ипатьевич Говоров. Но постепенно круг близких начнет расти — в Ленинград перебираются наиболее талантливые биологи страны. Из Киева — цитолог Григорий Александрович Левицкий, из Ташкента — специалист по бахчевым Константин Иванович Пангало, из Тифлиса — ботаник Петр Михайлович Жуковский. Переехал и Говоров, да еще привез с собой молодого талантливого генетика Георгия Дмитриевича Карпеченко. Ближайшие сотрудники, они становятся и ближайшими друзьями директора. Эта нераздельность личных и творческих симпатий — одна из типичных черт Вавилова. За пределами науки друзей он заводить не умел. Но уж те, кто попадали в «ближний круг», оставались там на всю жизнь.

Да, все, решительно все складывалось как нельзя лучше. И по личному и по большому государственному счету. Страна не на шутку собиралась догонять Запад в сельском хозяйстве и в индустрии. Торжественно отпраздновано было двухсотлетие Академии наук. Постепенно выходило из употребления словечко «спецы». Все чаще стало звучать уважительное — ученые. Возрождались международные связи: для русских исследователей открылся путь общения с деятелями науки других стран на международных конгрессах и конференциях. Появилась возможность беспрепятственно знакомиться с мировой научной литературой. Вавилов в восторге: единство, неделимость мировой науки — его любимый тезис. Он оказался одним из первых советских биологов, кого стали приглашать на международные научные встречи. Личное общение с коллегами — это великолепно. Вместо абстракции идей — живые лица, интонации, взрывы смеха после неудачного доклада и аплодисменты, награждающие талантливого экспериментатора или блестящего оратора. Присутствуя на конгрессах, легче понять, кто есть кто; усилия твоих сторонников и противников, работающих над общей проблемой на разных материках планеты, рождают азарт, увлеченность, чужие победы зовут добиваться и собственных успехов.

Николай Иванович чутко ловит каждый звук в международном научном оркестре.

«Пишите о том, что творится нового, — просит он в декабре 1925 года своего командированного в Германию сотрудника. — Что подумывает Гольдшмидт: он большой олимпиец, но все же наиболее интересный в Берлине. Что делает Баур? Над чем сидит Винклер? Что поделывают Леман, Рейман? Нет ли чего любопытного по межвидовой гибридизации?» [11] Письмо к Г. Д. Карпеченко в Берлин от 30 декабря 1925 года. ЛГАОРСС, фонд ВИР, дело 81, лист 181. И снова в другом письме: «Как приятели в Вашингтоне? Зайдите при случае к злаковедам: Харланду, Боллу, Колленс, Лейти. В 1932 году, живы будем, всех увидим» [12] Письмо к Г. Д. Карпеченко в Пасадену (Калифорния) от 7 января 1930 года. Архив ВИР. В 1932 году предстоял VI Международный конгресс генетиков, где Н. И. Вавилов должен был быть. .

Он и сам неизбежно входит в круг чьих-то интересов и симпатий. Уже после двух-трех международных конгрессов обаятельный и общительный профессор из Ленинграда становится среди своих коллег фигурой весьма популярной. Ему охотно прощают несносный русский акцент (Вавилов и сам любит подшутить над несовершенством своего произношения). Но зато каждое выступление его полно оригинальных мыслей и наблюдений. «Никто не видел такого количества и такого разнообразия культур, какое видел и изучил Вавилов», — публично заявил один почтенный ботаник, и с этим согласился весь мировой синклит растениеведов и генетиков.

Когда из хора дружелюбно настроенных коллег начали выкристаллизовываться личные друзья, удачнику Вавилову снова повезло. В числе наиболее близких ему людей вошли такие светлые головы мировой генетической мысли, как Харланд и Дарлингтон в Англии, Шевалье и госпожа Ф. де Вильморен во Франции, Баур и Гольдшмидт в Германии, Морган и Меллер в США, Ацци в Италии. Они оказались не только большими учеными, но и настоящими верными друзьями. За два десятка лет они многократно доказали это. Совсем недавно, в 1963 году, старый профессор Дарлингтон выпустил в Лондоне «Атлас хромосом», поместив на первой странице посвящение давнему другу Николаю Ивановичу Вавилову. Но и при жизни товарища он и остальные имели много случаев протянуть руку дружбы через океаны и границы. В пору разнузданной клеветы на СССР Баур и Гольдшмидт приехали в Ленинград на генетический съезд и там публично дали самую высокую оценку советской науке. Эрвин Баур гостеприимно сопровождал Вавилова в 1927 году по горным районам Германии. Герман Меллер по просьбе Вавилова несколько лет работал в Институте генетики Академии наук СССР и организовал там новую лабораторию, а по существу дал толчок новому направлению генетики — исследованиям в области искусственного мутагенеза.

Не пожалел сил для русского друга и крупнейший знаток хлопчатника английский генетик-марксист Сидней Харланд. Несмотря на слабое здоровье, он приехал в 1933 году в Советский Союз и вместе с Вавиловым объехал все хлопкосеющие районы страны. Его доклад наркому земледелия СССР стал важным документом при перестройке советского хлопководства.

Специалист по экологии сельскохозяйственных растений итальянец Джироламо Ацци, чьи книги неоднократно переводились на русский язык, сам изучил русский, чтобы читать труды советских биологов, и прежде всего Вавилова. Работа русского растениеведа, организовавшего в СССР так называемые географические посевы, увлекла Ацци, и он начал пропагандировать эту идею в масштабе планеты. Только мировая война помешала итальянскому ученому создать систему географических посевов в разных странах мира по советскому образцу. Крупнейшие французские ботаники и генетики Шевалье и госпожа Вильморен также не раз подтверждали свою верность русскому коллеге. Когда Вавилов задумал посетить Алжир, Марокко и Сирию, им пришлось пустить в ход все свои связи, дойти до министров и президента республики, чтобы «красного профессора» впустили во французские колонии. В Англии так же энергично, хотя и с меньшим успехом, боролись за колониальные визы для Вавилова Дарлингтон и Джон Рассел. А крупнейший британский агроном Даниэль Холл в 1942 году рекомендовал избрать русского коллегу в члены Королевского общества.