Лев Кокин - Пути в незнаемое

Заведующий отделом сорных растений — Александр Иванович Мальцев — первый, положивший начало изучению у нас сорной растительности…»

Бюджет у института пока крошечный: на все про все — и на опыты, и на закупку заграничных семян — триста с небольшим тысяч рублей в год. Зато в двенадцати точках страны от Мурманска до Туркмении, от Москвы до Сухума ученым переданы опытные станции, совхозы, отделения, сотни и даже тысячи десятин отличной земли, где можно развернуть генетическую, селекционную, интродукционную работу. Северо-Кавказское отделение на Кубани, совхоз Калитино под Ленинградом, Каменно-Степная опытная станция в Воронежской губернии, отделения на Северной Двине, в Детском Селе — где еще есть у сельскохозяйственной науки такой простор, такие возможности?

«Да здравствует обновленная Советская земля! Да здравствует союз науки и трудящихся!» — провозглашает докладчик, и зал снова неистовыми рукоплесканиями выражает свой восторг.

Встреча и дружба с Горбуновым — еще одна жизненная удача Николая Вавилова. Высокий, широкоплечий, со спортивным складом и зычным начальственным голосом, Николай Петрович многих отпугивал при первой встрече. Но людей близких внешняя резкость не вводила в заблуждение. Товарищи знали этот его «заскок». Хотя он и носил солдатскую гимнастерку и в разговоре с людьми малознакомыми любил щегольнуть простонародными словечками, но стоило собеседнику заинтересовать его новым открытием, научной идеей или просто снопом урожайной пшеницы, как сразу становилось ясно, что он интеллектуал, широко образованный человек, склонный к научному, даже философскому мышлению.

История не сохранила ни даты, ни подробностей первой встречи Вавилова и Горбунова. Возможно, их сблизил известный минералог Александр Евгеньевич Ферсман, который хорошо знал Горбунова и пользовался его поддержкой в своих экспедициях по Кольскому полуострову. Известно лишь, что, одаренный способностью увлекать слушателей, Николай Вавилов покорил Горбунова своими замыслами. Искать растительные богатства земли и переносить их на поля Советского Союза — эта мысль совпадала с тем, что управляющий делами Совнаркома слышал от Ильича. Близкий к правительству и семье Ульяновых, Николай Петрович оказался проводом, который соединил идею Ленина с энергией Вавилова. Он и сам загорелся мыслью об институте — всероссийском центре научного земледелия. Увлекался Горбунов горячо, как ребенок. В этом они с Николаем Ивановичем мало отличались друг от друга. Да и время было такое, что любые самые фантастические проекты казались легко достижимыми. Что там говорить о каком-то институте, когда близкой и совершенно реальной представлялась мировая революция! Вавилов набрасывал эскизы будущего научного центра, Горбунов энергично облекал их в правительственные решения. И вчерашняя мечта неожиданно обрела реальность: полунищая страна, едва оправившаяся от голода и разрухи, создает мощное научное учреждение, каким могло бы гордиться любое процветающее государство Европы.

Институт возник на совершенно особых началах. Он не подчинялся ни Наркомату земледелия, ни Академии наук. Средства он получал от Совнаркома и был подведомствен только правительству СССР. Николай Петрович Горбунов к многочисленным обязанностям своим вынужден был прибавить еще одну: он стал председателем совета института, а по существу, своеобразным правительственным комиссаром по делам сельскохозяйственной науки. Директор института был подотчетен только ему.

Трудно вообразить более благоприятные условия для научного творчества, нежели те, которые Вавилов и его сотрудники обрели после первого ученого совета в Кремле. Воздадим должное административному таланту и смелости Горбунова. Однако документы показывают, что именно Николай Вавилов нашел ту форму научного учреждения, где труд исследователя был предельно огражден от бюрократических рогаток. «Сама жизнь невольно толкает нас к форме, аналогичной организации Федерального бюро растительной индустрии в Соединенных Штатах с обособлением управления и хозяйственно-финансовой части», — писал он Горбунову [17] Из письма, посланного 17 ноября 1925 года на Капри (Италия). . Что и говорить, хорошо организованное и экипированное бюро из департамента земледелия США — неплохой пример для подражания. Сотрудники там не боялись предпринимать самые дорогие эксперименты: бюро приносило стране такие доходы, что власти охотно финансировали любой проект ученых. При этом, правда, деятельность ученого обязательно должна была носить прикладной характер: занимайся чем хочешь, но давай экономическую выгоду — новые сорта, новые культуры, более совершенные методы растениеводства.

Такой принцип представлялся с первого взгляда совершенно верным. Но разве все в науке дает немедленный эффект? И всегда ли мы знаем последствия наших, казалось бы, сугубо теоретических экспериментов? Прикасаясь проволокой к мускулам лягушки, физик XVIII века Гальвани едва ли догадывался, что открывает область науки, которая в далеком будущем позволит проложить по дну океана трансатлантический кабель. А между тем от подергивающейся лягушачьей лапки к победам электротехники XIX–XX веков пролегла стремительная прямая. Если бы опыты Гальвани, Фарадея и их продолжателей финансировали излишне «практичные» люди, кто знает, на каком уровне стояли бы сегодня наши знания об электричестве. То же самое можно сказать о судьбах генетики, селекции, растениеводства. Не лучше ли, взяв кое-что от опыта бюро, все-таки освободить сотрудников молодого советского института от погони за «прямой выгодой»? Тем более что в юности сам Вавилов начинал свои научные поиски в учреждении совсем иного толка.

…В 1909 году в Лондоне умер миллионер Джон Иннес. Свои капиталы он завещал городскому управлению британской столицы с тем, чтобы оно основало институт садоводства. Наследователь не уточнил, каким должен быть институт, и профессор Вильям Бэтсон, генетик с мировым именем, назначенный директором института, не стал связывать сотрудников строгой регламентацией. Бэтсон ставил своей целью в самом широком смысле изучать наследственность и процессы эволюции живого мира. Все это имело в конечном счете самое непосредственное отношение и к выведению новых сортов растений, к созданию новых пород животных. Однако директора меньше всего интересовало, на каких объектах станут работать его сотрудники. Питомцы Института садоводства экспериментировали на пшенице и кроликах, на канарейках и прямокрылых, на крыжовнике, картофеле, львином зеве, землянике и даже на павлинах. Эта кажущаяся феерия тем не менее каждый год завершалась солидными открытиями. Исследователи не должны были, правда, составлять поквартальных и годовых отчетов, но зато труды их получали полное отражение в «Журнале генетики», страницы которого охотно предоставлял им все тот же профессор Бэтсон. В этом институте никто не стал навязывать молодому русскому агроному (Вавилов поступил туда в 1913 году) какую-нибудь строго обязательную тему. Но когда приезжий попросил разрешения продолжить начатые в России исследования по иммунитету хлебных злаков, ему предоставили все необходимые условия. Так в маленьком местечке Мертон близ Лондона родилась докторская диссертация, открывшая Николаю Ивановичу путь к профессуре.