Виталий Бондаренко - Свадьба пропащих: Кокотка

— Ва-анечка… Кровиночка ты моя… — шепчут одни лишь губы.

Бабетта вздыхает, стряхивает слезу непонятной сейчас и тоже детской какой-то своей обиды.

В воздухе крестит сына.

Потом выскальзывает в чад шумного коридора.

Узкая лестница; лыбится Степка; на втором этаже, «в гостиных», скрипуче ругается по-французски попка Жако, а потом разбитый рояль грохочет свой вечный канкан.

Вот и третий этаж. Под скошенным потолком служебная спальня девушек. Мадам Векслер переняла этот обычай в Париже: девицы, если не работают, то спят в общей для них спальне на узких железных койках. Вся позолота и весь фарфор — в комнатах, где принимают они «гостей». Дорогую обстановку нужно беречь и не тратить ее попусту. Пусть девушки усвоят сразу: в этом доме они не жилички праздные, а работницы.

Теперь Бабетте можно лечь на свободную койку и забыться на полчаса…

А по-настоящему сон для нее начнется лишь в шесть утра…

— Деушки-и! За-автрика-ать! — раздается пронзительный визг экономки Марьяны в первом часу пополудни. Шустрая рыженькая Марьяна так и произносит всегда: «завтрикать», «деушки», — даже «деющки» у нее выходит.

Марьяна «деющек» СИЛЬНО любит. И те лениво потворствуют ей за мелкие послабления.

Девицы зевают, охают, нехотя лезут из теплыни постелей. Вяло «чешутся» перед длинным пятнистым зеркалом. Когда-то оно было высоким и узким и стояло внизу, в «зале». Но кто-то головой ли в него въехал, то ли бутылкой, — зеркало не разбилось все, а лишь в середине пошло красивыми радужными разводами. Вот его и сослали к «деющкам» в общую спальню наверх и повесили горизонтально, потому что потолок-то здесь, под крышею, низенький…

— Слыхала? — Рослая костистая Стешка остервенело чешет свой крашенный в вороново крыло колтун. — Новенькую к нам сегодня привесть должны.

— Откуда знаешь? — вяло спрашивает Бабетта.

— Марьянка сказывала. Это она и есть!..

Бабетта пожимает плечами.

Стешка наклоняется к ней, обдает жарким степным дыханьем:

— Это ТА САМАЯ, полозовская…

Всему дому известна история, когда три года назад появилась, слыхать, у мадамы в ее комнатах почти девочка. Откуда она взялась — бог весть. Мадам Векслер не решалась ее пускать в оборот: мала еще. Но девчонка, по слухам, красотка была и умница, да и резвунья не по годам — жаль такое добро из рук упускать. Тут-то как раз и подвернулся господин Полозов, очень заметный и нередкий здесь «гость»: коренной русский барин, помещик, рослый благообразный красавец с седыми подусниками. Всегда такой вежливый, обходительный, с девицами «прям как с порядочными обращался». С мадам Векслер он как бы и приятельствовал, всегда какие-то особо дорогие и тонкие вещицы дарил ей. Да и она в долгу от такой почетной дружбы не оставалась: помогала ему в ОСОБЫХ его пристрастиях. А какие такие у него особенные пристрастия, девицы могли лишь догадываться.

Это он привез ту девочку откуда-то с юга, подержал у Векслер, словно раздумывая — надолго страсть у него или минутная прихоть. Если минутная — то и сбыть тотчас мадаме в заведение. Ан, приворожила его девчонка: увез ее в свое подмосковное Спасское и, слухи ходили, нанял ей и учителя. Ясное дело, господин Полозов расстарался не за просто так…

Слухи ходили, что живет та девчонка в имении, будто барышня. «Деющки» уж загадывали, не возьмет ли он замуж ее. Всяко бывает ведь!

— А что ж он, бросает ее, стало быть? — полюбопытствовала Бабетта.

— В Парыж уезжает, стервец этакий! — Стешка довольно расхохоталась, тряхнула смоляною гривой. — Ничего! Пускай теперь НАШЕНСКИХ щец попробует…

Бабетта молча вдела гребенку в волосы. Что ж тут злыдничать? Девчонке и впрямь горе здесь мыкать после фортепьян барских своих. А все-таки справедливость должна же быть! Почему это одним и рысаки, и конфекты, и фортепьяны эти, а тебе пять старичишек слюнявых на вечер, да еще каждый такой в комнату шампанского заказать скаредничает…

Бабетта вдруг почему-то о Ванечке вспомнила. Но думай — не думай, а все будет, как судьба-фортуна решит. За нее-то, за судьбу, ведь не передумаешь, ее ведь не переспоришь…

Бабетта вдруг вспоминает одного человека, с которым была третьего дня почти всю ночь. Лет тридцати, худой, но длинный, рослый, весь из себя брунет с эдакой легкою кучерявостью, а глаза светлые, прозрачные и взгляд острый-преострый, точно он не взглядом, а стеклом по тебе чиркает. И все-то он ее про Полозова расспрашивал. Да что ж ему и сказать? Бабетту тогда как в бок кольнуло: НЕСПРОСТА расспрашивает. И явно не из полиции этих Бабетта за версту чует, да и не церемонятся они с «деющками», попробуй им не скажи. А этот все как-то исподтишка, исподтишка да между делом расспрашивает…

И, кажется, остался недоволен ее ответами. А что уж так Бабетта может ему поведать? Только то, что господин Полозов любят, чтобы девица была молоденькая, тоненькая, как девочка, да и одета так же бы, по-девчачьи: с бантами в волосах, в воздушном коротком платьице и чтоб всенепременно в кружевных коротеньких панталончиках… Вот господин штаб-лекарь Владыкин предпочитают, чтобы девушка в теле была и чтоб сперва погонялась за ним со скалкой или с розгою. А аптекарь Рафингаль любят, чтоб девушка непременно плакала, волосами ему ноги терла и каялась. «Так вот каешься-каешься, спать хочется, мочи нет, а ты все как дура каешься…» — закончила свой рассказ Бабетта. И рыженький, звали его Мишель, посмотрел на нее как на спятившую. «Господи, неужто и этот каяться заставит? Мода у них, что ль, такая пошла?..» — подумала Бабетта, не умевшая притворяться. Но господин Мишель лишь резанул ее своим взглядцем, глубоко вздохнул и оставил ей пять рублей дополнительно.

И это ведь ни за что, за один разговор пустой!

Бабетта все-таки от души пожалела, что такой молодой, а уже холодный. «Или я совсем старая стала (да вроде ж и нет!), или он сильно для меня образованный…» — решила она и по-женски закручинилась, потому как последнее время все ей шло одно старичье гнилозубое. Если б не Степка… Да и что Степка — цыганенок-лакей, девицами набалованный… И НИКАКОЙ ВЕДЬ ЛЮБВИ!

Сколько можно-то?..

К часу все «деющки» сползлись, наконец-то, вниз, в свою столовую рядом с кухней. Кое-как причесанные, иные с остатками вчерашней косметики на блеклых и сонных лицах, все в одинаковых розовых дешевых капотиках, они казались обитательницами приюта или больницы, а не дома терпимости.

Рыжая от природы, похожая на ободранную лисицу Марьяна сидела во главе стола, и одна казалась здесь деятельной и бодрой.

Завтрак был обильный: котлеты с картошкой и пирожки — уж скорее обед, чем завтрак.

Когда подавали кофий, Степка коснулся спины Бабетты:

— После завтрака проведаешь, а, красотка?..