Виталий Бондаренко - Свадьба пропащих: Кокотка

— Чего это они? — беспокойно спросила Бабетта.

— В знак восхищения, аншантэ — аншармэ, — самодовольно пояснила Глаша.

Бабетта прошла несколько шагов молча.

— Глафир, — она тяжело вздохнула, — а тебе Леонтий-то понравился? Я погляжу, вы прям когти друг об дружку точили. Не ровен час и поженитесь.

— Да что ты! Я терпеть его не могу! — возмутилась Глаша.

— Ох, уж прямо! Что ж я — дура совсем набитая?.. Так оно всегда и бывает: ругмя ругаются, а после не разлей вода. Но это лучше, чем наоборот-то…

— Ревнуешь? — Глаша прищурилась.

— Да какой мне резон к барину ревновать? Не моего он полету, чай! Не моего полету, не моего разливу — для вас, мамзель, деланный…

Какой-то юный поручик, румяный, точно заря, почти истово отдал Глафире честь. Она туже стянула шнурки кружевного воротника.

— Знаешь, я мужчин вовсе не понимаю… — сказала Глаша задумчиво. — Вот была у меня любовь. Может, она детская, а может, и настоящая, — как угадаешь-то?.. И вот я думаю: случись у нас все по-хорошему, не было бы ни Полозова, ни Векслер. А с другой стороны — в нищете жить…

— Эх, нищета-нищета! — покачала головой и Бабетта. — Никакая любовь от нее, от тоскливой-то, не спасется, и счастье там, милая, никогда не сыщется!.. А кто он был? Может, Мишель этот? Мужчина он сильный, только странный какой-то, да…

— Ах, да и что Мишель! Мишель — это так, учитель… Когда Полозов ко мне в Спасское приезжал, господина Мишеля на каникулы отправляли назад в Москву. А когда он возвращался, то в глаза мне не смел смотреть, краснел, как вон тот поручик. Кстати, он за нами идет! То-то, поди, думает, я фея титулованная…

Бабетта оглянулась:

— И впрямь привязался! Фея титулованна! А сам вечером, может, к нам в заведение явится… Вот и верь ей, жизни-то…

— А что же и жизнь? — Глаша посмотрела на Бабетту искоса и как-то высокомерно. — МЕНЯ в зале он не найдет!

— Да зато меня отыщет, вот я ему про фею титулованну всю правду и выбрешу! — засмеялась Бабетта.

Женщины расхохотались, схватившись за руки.

Поручик стал совершенно от сей внезапности алым и тотчас отстал.

Отсмеявшись, Глаша сказала:

— Это он подумал, что мы над ним насмехаемся… — И добавила сурово: — Вот он такой же был… Пугливый…

— Дак раз краснел, значит, любил…

— Бабетт, ты о чем? Я не про Мишеля ведь говорю.

Глаша замолчала, ушла в себя.

— Эй, Глафира, не спи! — тронула ее локтем Бабетта. — Вон игрушки мужик продает. Давай Ванечке свистульку хоть купим? Доктор говорил, ему свистеть надо, чтобы легкие сильными сделались…

Глаша очнулась:

— Бабеттка, ты сумасшедшая! Как можно у лоточника ребеночку покупать? Может, в нее десять свистунов уже всякой гадости насвистело? Давай лучше в магазин зайдем, настоящую дудочку купим.

— Образованная! — со смаком заметила довольная Бабетта. И подумала: «Ведь какая бы мать была!.. А я вот, дура, не догадалась…»

Они вошли в магазин, где продавались всякие безделушки.

Глаша тотчас заговори та с приказчиком он выложил перед ней штук пять разных флейт и дудочек. Продавец вился перед Глафирой, предлагая ей самый наилучший «аглицкий, немецкий товар». Глаша деловито осматривала инструменты и приценивалась.

— Бабетта, отстань! Не дергай меня! Тут самое лучшее надо выбрать…

Когда женщины вышли на улицу, Глаша накинулась на подругу:

— Что ж ты мне все кружево с пальто пообдергала? Договорились: плачу-то я!

— Да я не про то, Глафира! Там в углу бранд-майор Барабанов стояли, папиросницу выбирали. А как увидали нас — так и застыли с открытым ртом. А я с ним пять раз была!

— Так он сейчас к нам привяжется! Бежим скорей!

Они заскочили в ближайшую подворотню и видели, как бравый пожарник в блестящей каске вывалился из магазина. Он жадно зашарил по улице как бы навеки выпученными глазами.

— Нынче ж вечером и придет, сыч этакий! — прошептала Бабетта. — И про тебя начнет всех выспрашивать! Вот она, Глафир, наша жизнь окаянная!..

— А ты скажи, что меня в заведении нет, просто так знакомая.

— Да знамо, скажу! А Марьяна? А Стешка с язычищем ее на версту? Хоть беги теперь…

— Да, и мадам не пожалуешься: она ведь сразу предупредила, что «не потерпит шкандаль, если ви будет узнан на улица»!..

Бранд-майор порыскал глазами туда-сюда, сунул папироску меж толстых, словно окровавленных, губ и раздумчиво двинулся в противоположную сторону.

— Сразу ТУДА, видать, повалил, медный лоб! К нам! Или уж вечером как пить дать завалится… — прошептала Бабетта.

— В конце концов, мне дано право не работать! — отрезала Глаша.

— Эх, Глафира! Да Барабанов в дружбе с самим Мясниковым, с жандармским ротмистром. Прижмут мадаму — та и пикнуть не посмеет ведь! Еще на двоих свадьбу с тобой сыграют… — Бабетта перекрестилась, тотчас же пожалев, что сболтнула этакое.

Кусая губы, Глаша молчала. Жизнь опять поворачивалась к ней самой дурной стороной. И, словно огромный лист жести понесся с уступов туч, — раскатисто загрохотало над головою.

…Бежмя бежали через три сквозных двора на параллельную улицу. А над ними, круглясь, наливалась яростью иссиня-черная туча. Выскочили из подворотни чуть не под пролетку извозчичью, пронеслись через мостовую, за спиной новые каменные дома остались, на другой стороне — серые щербатые заборчики, палисадники в робкой и свежей зелени, трухлявые домики с обвалившимися резными наличниками — совсем еще давешняя, дедушкина Москва.

Подскочили к калитке, черным ржавым кольцом брякнули изо всей силы, — тут-то и сорвалось с небес ледяными косыми потоками, с искристым градом и снежной крупой.

За забором раздался собачий лай, потом тяжелые шаги. Калитка нехотя отворилась, пропуская Бабетту с Глашей во двор.

Квадратная баба в гремучем накрахмаленном переднике и с платком, повязанным, как чалма, с «ушками» над низким сердитым лбом, лишь едва приметно кивнула на приветствие. Лицо у носительницы чалмы было рыже-красным, словно его густыми щами обмазали, и в таком же рыжеватом пушке.

Собака пулей вылетела из будки.

— Байрон, тубо! — закричала Глаша. Байроном звали пегую пожилую дворнягу с развесистыми ушами.

Пес все равно гавкал, но теперь уже радостно.

— Противный какой! Прорва ненасытная… — притворно ворчала Глаша, ссыпая прямо на землю кусочки мяса из сумки. Сумку она стремительно вырвала у Бабетты, спасая пальто от собачьего ликования.

Маневр удался вполне: Байрон завертелся над снедью, виляя хвостом, как заведенный, но лобзать кружево на Глашином «помпадуре» стало ему теперь недосуг.

— Неча собаку баловать! Не комнатна! — мрачно брякнула краснорожая. — Ступайте в дом, коли уж пришли.

— Прасковья Федоровна, душечка, а это — вам! — Глаша выхватила из сумки сверток с отрезом полосатой блестящей ткани.