Агата Кристи - Багдадская встреча. Миссис Макгинти с жизнью рассталась. После похорон

— Я поеду, — провозгласил Эркюль Пуаро, и в голосе его зазвучали нотки, свойственные членам королевской фамилии, — в качестве самого себя.

Спенс выслушал это заявление, поджав губы.

— Вы считаете, это разумно?

— Считаю, просто необходимо! Да, необходимо. Учтите, время работает против нас. Что нам известно? Ничего. Поэтому надо сделать вид, что мне известно многое. Я Эркюль Пуаро, великий и непревзойденный Эркюль Пуаро. И вот я, Эркюль Пуаро, не удовлетворен приговором по делу об убийстве миссис Макгинти. Я, Эркюль Пуаро, благодаря моему тонкому уму начал догадываться, как все было в действительности. Есть некое обстоятельство, оценить истинную важность которого способен только я. Понимаете?

— А дальше?

— Дальше, добившись желаемого эффекта, я наблюдаю за реакцией окружающих. А она будет, обязательно будет. Ее просто не может не быть.

Инспектор смотрел на маленького сыщика взглядом, полным тревоги.

— Только, мосье Пуаро, — сказал он, — вы там не слишком усердствуйте. Не дай Бог с вами что-нибудь случится, я себе этого не прощу.

— Зато тогда станет ясно, что сомневались вы не зря, верно?

— Мне не хотелось бы получать доказательства за ваш счет, — проворчал инспектор Спенс.

С величайшим отвращением Эркюль Пуаро оглядывал комнату, в которой стоял. Покои эти были королевскими разве что по размерам, на этом их привлекательность кончалась. Пуаро сделал красноречивую гримасу, когда подозрительно провел пальцем по верхушке книжного шкафа. Как он и ожидал — пыль! Он осторожно опустился на диван, и сломанные пружины с грустным скрипом просели под тяжестью его тела. Два облезлых кресла явно были ничуть не лучше. Зловещего вида пес, по наблюдениям Пуаро страдавший чесоткой, залег в относительно удобном третьем кресле и неприязненно оттуда рычал.

Огромная комната была оклеена дешевыми выцветшими обоями. На стенах, скособочившись, висели гравюры, посвященные каким-то мрачным событиям, и две-три неплохие картины. Обивка кресел выцвела и засалилась, ковер зиял дырами, да и в лучшие времена не отличался изысканностью. Повсюду были расставлены нелепые безделушки. Столы без колесиков опасно покачивались. Одно окно было открыто, и, видимо, не было на земле силы, способной его закрыть. Дверь была закрыта, но Пуаро знал: это ненадолго. Задвижка не держала, с каждым порывом ветра дверь распахивалась, и в комнату вихрем врывались холодные клубы воздуха.

— Что ж, приходится страдать, — пробормотал Пуаро, испытывая к себе крайнюю жалость. — Да, я страдаю.

Дверь распахнулась и вместе с порывами ветра впустила в комнату миссис Саммерхэй. Она оглядела комнату, крикнула «Что?» куда-то за ее пределы и тут же исчезла.

Миссис Саммерхэй, симпатичная рыжеволосая и веснушчатая особа, все время что-то куда-то ставила, что-то разыскивала и пребывала в состоянии тревожной озабоченности.

Эркюль Пуаро вскочил на ноги и захлопнул дверь.

Не прошло и минуты, как дверь снова открылась и снова впустила миссис Саммерхэй. На сей раз она несла большую эмалированную кастрюлю и нож.

Откуда-то донесся мужской голос:

— Морин, кошку снова рвет. Что делать?

— Бегу, дорогой! — откликнулась миссис Саммерхэй. — Ничего не трогай.

Она выпустила из рук кастрюлю и нож и снова исчезла. Пуаро поднялся и захлопнул дверь. Потом сказал себе:

— Нет сомнений, я страдаю.

Подъехала машина, пес выпрыгнул из кресла, сменив рычание на лай. Он скакнул на маленький стол возле окна, и тот с грохотом рухнул.

— Enfin! — воскликнул Пуаро. — C'est insupportable! [158] Ну, знаете ли. Это уже чересчур! (фр.).

Дверь в очередной раз распахнулась, по комнате пронесся маленький ураган, а пес, громко лая, выскочил на улицу. Послышался ясный и громкий, перекрывающий прочий шум голос Морин:

— Джонни, какого черта ты не закрыл заднюю дверь? Курицы забрались в кладовку, чтоб им пусто было!

— И за это, — с чувством произнес Пуаро, — я плачу семь гиней [159] Гинея — денежная единица, имела хождение до 1971 года. До 1813 года монета в одну гинею чеканилась из золота, привозимого из Гвинеи, откуда и название. в неделю!

Дверь с треском захлопнулась. За окном громко закудахтали разгневанные куры.

Тут же дверь снова открылась, вбежала Морин Саммерхэй, споткнулась о кастрюлю и издала радостный вопль.

— А я уж ее обыскалась. Вы не будете жутко против, мистер… м-м-м… в общем, ничего, если я тут порежу фасоль? А то в кухне запах стоит просто жуткий.

— Мадам, я буду в восторге.

Может, фраза и не вполне соответствовала истине, но была к ней достаточно близка. Ибо впервые за двадцать четыре часа Пуаро предоставилась возможность поговорить с хозяйкой дольше шести секунд кряду.

Миссис Саммерхэй плюхнулась в кресло и принялась неистово, но без особого проворства кромсать стручковую фасоль.

— Надеюсь, — заговорила она, — вам тут не жуть как неудобно? Если что нужно поменять, скажите без стеснения.

Пуаро уже сделал для себя вывод: хозяйка — самое меньшее из местных зол.

— Вы очень любезны, мадам, — вежливо ответил он. — Мне весьма жаль, что не в моей власти обеспечить вас достойной прислугой.

— Прислугой! — Миссис Саммерхэй даже взвизгнула. — На это надеяться нечего! Даже поденщицу не могу удержать. Одна была хорошая, и ту убили. Такая я невезучая.

— Вы имеете в виду миссис Макгинти? — быстро вставил Пуаро.

— Да, ее, бедняжку. Господи, как мне ее не хватает! Сначала-то была прямо сенсация! Ведь, можно сказать, убили члена нашей семьи, страсть как интересно, но потом я так и сказала Джонни: за что нам такая невезуха? Без миссис Макгинти я не управляюсь, хоть плачь!

— Вы были к ней привязаны?

— Понимаете, милейший, на нее можно было положиться. Она приходила. Понедельник после обеда, четверг с утра — как часы. Теперь ко мне ходит эта Берп со станции. У нее муж и пятеро детей. Ясно, что ею здесь и не пахнет. То муж сорвался с катушек, то старушка-мать наклюкалась, то дети какую-нибудь заразу подхватили. А у старушки Макгинти если кто и мог сорваться с катушек, так только она сама, но до такого почти никогда не доходило.

— В общем, вы считали ее человеком надежным и честным, да? Вы ей доверяли?

— Что-нибудь стянуть, даже пищу, — этого она себе не позволяла. Сунуть нос в чужие дела — что бывало, то бывало. Но так, по мелочи, в письмецо заглянуть, не больше. Ну, оно и естественно. Ведь жизнь-то у нее — тоска смертная, верно?

— Миссис Макгинти жилось тоскливо?

— Я думаю, до ужаса, — рассеянно ответила миссис Саммерхэй. — Тоже мне веселье — целый день скрести пол на коленях. С утра приходишь к людям, а в раковине тебя ждет гора грязной посуды. Да жди меня по утрам такое, я бы вздохнула с облегчением, если бы мне суждено было быть убитой. Точно говорю.