Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 40. Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных.

Если это может вас заинтересовать, знайте, что летом и зимой я работаю без жилета и сюртука, в брюках со штрипками, домашних туфлях и рубашке.

Единственное различие, какое вносит в мой костюм смена времен года, касается ткани моих брюк и моей рубашки.

Зимой на мне суконные брюки, летом — канифасовые. Зимой я ношу полотняную рубашку, летом — батистовую.

Итак, десять минут спустя я сошел вниз в батистовой рубашке и канифасовых брюках.

— Что это означает? — спросила Атала Бошен.

— Это мой отец, я дал обет одевать его во все белое, — ответил Александр.

Пройдя сквозь строй восклицаний, я добрался до своего рабочего павильона.

В то время я писал "Бастарда де Молеона", и, поскольку мой сосед Шалламель подарил мне Мутона как раз тогда, когда я начинал роман, мне пришла в голову мысль прославить Мутона, предоставив ему сыграть роль в моей новой книге.

По-прежнему используя метод Вальтера Скотта, я начал с того, что описал Мутона под именем Алана, подарив его дону Фадрике, брату дона Педро.

Вот портрет Алана, который избавит меня от необходимости изображать Мутона.

"Вслед за ними большими прыжками выбежал крупный, но резвый пес, из тех, что сторожат стада в горах, с заостренной, как у медведя, мордой, с горящими, как у рыси, глазами, 14-572 с выносливыми, как у лани, ногами. Он был покрыт длинной шелковой попоной, отливавшей на солнце серебром; на шее у него был широкий, украшенный рубинами золотой ошейник с маленьким, тоже золотым колокольчиком; свою радость он выражал прыжками, в которых угадывались две цели — явная и скрытая. Видимой была белоснежная лошадь, укрытая просторной попоной из багряной парчи; она ржала, словно вторя игривым прыжкам пса; незримым, вероятно, был какой-нибудь вельможа, еще не сошедший с парадного крыльца, куда нетерпеливо убегал пес, чтобы через несколько секунд снова, весело прыгая, появиться у ступеней лестницы.

Наконец, тот, ради кого ржала лошадь и прыгал пес, тот,в чью честь народ кричал "Вива!", появился на верху лестницы, и тысячи голосов слились в один возглас:

— Да здравствует дон Фадрике!" [39] "Бастард де Молеон", глава III, нер. Л.Токарева.

Если вы, милые читатели, хотите знать, кто такой был дон Фадрике, вам следует прочесть "Бастарда де Молеона".

Я обещал сказать вам только одно: что представлял собой Мутон.

Теперь вам это известно.

Последуем же за новым персонажем, который нам встретился, понятия не имея о том, куда он нас заведет.

На железной дороге это называется "побочной линией", а применительно к поэме и роману — "вводным рассказом".

Создателем вводного рассказа был Ариосто.

Я хотел бы сказать вам, кто изобрел побочную линию.

К несчастью, я этого не знаю.

Только сейчас я сказал вам: "Теперь вам известно, что представлял собой Мутон".

Я ошибался: вы этого не знаете.

Вам знаком его внешний облик, это так; но что значит внешность!

Важен духовный облик.

Если бы для того чтобы понять людей, довольно было знать их внешне, то в таком случае, когда Сократ говорил своим ученикам: "Первое правило мудрости таково: познай самого себя", его ученикам достаточно было бы просто-напросто посмотреться в стальное зеркало; они увидели бы у себя рыжие или каштановые волосы, голубые или черные глаза, светлую или смуглую кожу, впалые или толстые щеки, тонкий или округлый стан, и, увидев все это, они познали бы себя!

Но Сократ своим знаменитым "yvcofk стеоштоу" [40] "Познай себя" (гр.). хотел сказать совсем другое; он хотел сказать: "Сойди в глубину своей души, исследуй свою совесть и узнай, чего ты стоишь в нравственном отношении. Тело — всего лишь оболочка души, ножны меча".

До сих пор вы знали лишь оболочку Мутона, вы знали только ножны потомка Алана.

Да и знали вы их плохо.

Я показал вам Алана в золотом ошейнике, украшенном рубинами, с колокольчиком из того же металла; такая роскошь, как вы прекрасно понимаете, хороша для собаки королевского брата, но пес, принадлежащий романисту или драматургу, не имеет права на подобные знаки отличия.

Итак, у Мутона не было золотого ошейника, украшенного рубинами; у него не было даже железного, даже кожаного ошейника.

Внеся эту поправку, перейдем к характеру Мутона.

Его характер довольно трудно поддавался определению. На первый взгляд Мутон скорее внушал симпатию, нежели казался желчным и нервным сангвиником; он был медлителен в движениях и угрюм. Я попытался расспросить Шалламеля о прошлой жизни пса, но он удовольствовался тем, что ответил мне:

— Постарайтесь для начала, чтобы Мутон привязался к вам, и тогда вы увидите, на что он способен.

Это вызвало у меня некоторое недоверие к прошлому Мутона; но, к несчастью, недоверие как нельзя менее свойственно моему характеру; итак, я постарался привязать к себе Мутона.

С этой целью я откладывал для него кости за каждым завтраком и каждым обедом, а после еды сам относил их ему.

Мутон грыз свои кости со зверским и вместе с тем мрачным аппетитом; но все мои знаки внимания не заслужили для меня с его стороны хотя бы незначительной ласки.

По вечерам, отправляясь прогуляться по общеизвестной террасе в Сен-Жермене, я брал с собой Мутона, желая немного развеять его сплин; но, вместо того чтобы бегать и скакать подобно другим собакам, он плелся за мной, понурив голову и повесив хвост, словно собака бедняка, провожающая траурные дроги хозяина.

Однако стоило кому-нибудь заговорить со мной, как Мутон издавал глухое рычание.

— Ой, что это с вашим псом? — спрашивал мой собеседник.

— Не обращайте внимания: это он ко мне привыкает.

— Да; но, похоже, он не привыкает к другим людям.

Более опытные физиономисты прибавляли:

— Берегитесь! У этого малого нехороший взгляд.

Затем, если знание физиогномики сочеталось у них с осторожностью, они быстро удалялись, спросив:

— Как его зовут, вашего пса?

— Мутон.

— Ну ладно, прощайте, прощайте… Осторожнее с Мутоном!

Обернувшись, я говорил:

— Слышишь, Мутон, что о тебе сказали?

Но Мутон не отвечал.

Впрочем, за ту неделю, что он был моим сотрапезником, я ни разу не слышал, чтобы Мутон залаял.

Когда же вместо собеседника ко мне приближалась собака собеседника (вернее, она приближалась к Мутону с учтивым намерением по-собачьи с ним поздороваться), Мутон рычал на нее как на человека, но вслед за этим немедленно и стремительно щелкал зубами.

Если собака, против которой был направлен этот выпад, находилась в пределах досягаемости для Мутона — горе ей! Такая собака до конца своих дней оставалась хромой.

Если же ей удавалось быстрым движением, хитростью или бегством ускользнуть от страшных зубов и эти зубы хватали пустоту, челюсти Мутона смыкались со скрежетом, напоминавшим тот, что издают ожидающие пищи львы г-на Мартена.