Александр Жолковский - Поэтика за чайным столом и другие разборы

Внимательно изучив меню, мы уведомили официантов о принятых нами решениях.

Вдобавок к беззастенчивому name-droppingy и россыпи варваризмов здесь эффектно сочетание установок одновременно на документальность и на вызывающе эстетское коллекционирование словесной экзотики. Соколов демонстративно вклеил — без изменений и без перевода — попавшее к нему меню на датском языке, владение которым у него (и у подавляющего большинства читателей) не более вероятно, чем встреча его героя, да и его самого, с Беккетом [735].

Формат школьного спискаиспользован Набоковым «Лолите»:

В одном из томов «Энциклопедии для Юношества» я нашел карту Соединенных Штатови листок тонкой бумагис начатым детской рукой абрисом этой карты; а на обратной стороне, против неоконченных очертаний Флориды,оказалась мимеографическая копияклассного спискав Рамздэльскойгимназии. Это лирическое произведениея уже знаю наизусть.

Поэма, сущая поэма! Так странно и сладко было найти эту «Гейз Долорес»(ее!) в живой беседке имен, под почетным караулом роз,стоящую, как сказочная царевна, между двух фрейлин! Стараюсь проанализироватьщекотку восторга, которую я почувствовал в становом хребте при виде того имени среди прочих имен. Что тут волнует меня <���…>? Нежная анонимность под черным кружевом мантильи ( «Долорес»)? <���…> Или всегда есть наслаждение в кружевной тайне<���…>? Вижу Грацию Анджельи ее спелые прыщики; Джинни Мак-Куи ее отсталую ногу; Кларка,изнуренного онанизмом; Дункана,зловонного шута; Агнесус ее изгрызанными ногтями; Виолус угреватым лицом и упругим бюстом; хорошенькую Розалину;темноволосую Розу;очаровательную Стеллу,которая дает себя трогать чужим мужчинам; Вилльямса,задиру и вора; Флейшмана,которого жалею, как всякого изгоя. А вот среди них — она,потерянная в их толпе, сосущая карандаш, ненавидимая наставницами, съедаемая глазами всех мальчишек, направленными на ее волосы и шею, моя Лолита(I, 11).

Этот квази донжуанский список нарочито документален: перечисляемые в его мимеографической копии 40 имен и фамилий даются сначала без каких-либо комментариев, традиционно предваряемые несколькими топонимами и, казалось бы, чисто эмоциональной характеристикой его как лирического произведения, заученного (в соответствии с эпической традицией) наизусть. Но затем Гумберт пускается в текстуальный анализ этой поэмы, ее кружевной тайны и житейских и ономастических особенностей десятка из перечисленных имен/личностей (двенадцати, если считать отдельно 3 варианта имени Лолиты). Соль, однако, состоит в том, что Гумберт — и стоящий за ним автор — дает лишь пошловатые поверхностные разгадки этой тайны , а на самом деле

<���…> [с]писок класса Лолиты представляет собой сложно построенный «текст в тексте», изобилующий многими каламбурами, литературными аллюзиями и смысловыми перекличками с основными темами романа <���…> Центральное место <���…> занимают <���…> фамилии, имеющие непосредственное отношение к тайнам самого текста и к его истинному властителю — скрытому автору <���…> Целый ряд имен и фамилий в списке имеет устойчивые литературные коннотации <���…> [С]писок включает несколько имен и фамилий писателей <���…> чьи произведения <���…> цитируются <���…> в романе <���…> [У]поминание о бабочке [Фален, от фр. phalme — мотылек]— знак авторского присутствия в тексте.

Богатейшая индустрия комментариев к списку [736], спровоцированных Набоковым, но, естественно, им не авторизованных, создает дополнительный контрапункт квазидокументальности самого списка и квазидокументальности веера потенциальных отсылок к литературным реалиям.

В советской литературе традиционная виртуальность каталогов приобретает новую остроту, диктуемую систематической утратой культурных богатств прошлого и внезапной недоступностью привычных бытовых ценностей. В качестве сравнительно раннего примера списка утратприведу фрагмент из стихотворения Кузмина «„А это — хулиганская“, — сказала.» (1922), где с пронзительной ностальгией припоминаются дореволюционные реалии [737]: