Иван Филоненко - Хлебопашец

— Худосочное, мелкое,— сказал агроном, ни к кому не обращаясь. — От таких семян не уродится, а выродится пшеничка.

Посмотрели мужики на то зерно, что гость в ладонях держал: мелкое, конечно, однако этот человек из города не знает, должно быть, что ни один хозяин не отберет для посева крупное зерно, что мелким сеять куда выгоднее, так как на пуд его приходится больше

— А пшеничка-то у вас не только худосочная, но и без всякого роду племени,— продолжал агроном, будто только сейчас обнаружил это.

— Какую бог дал, та и наша,— отвечали с достоинством обиженные этим замечанием мужики.

— Выходит, и хорошего урожая ждать от нее нечего. Сколько бы ни горбились на инее, не вырастите хорошего племени из худого семени. К тому же на ниве вашей овсюга-полетая больше, чем пшеницы, потому что не бороните перед севом. А раз не бороните, не разрушаете корку ранней весной, то и влаги в земле меньше остается.

Услышали это мужики — и по домам вдруг засобирались. Что пустое-то слушать? В другом месте пусть дурее себя ищет — корку, видишь ли, до сева разрушать! Им казалось — они были убеждены в этом,— корка, что крышка на чугунке, удерживает влагу в земле, поэтому никогда и не боронили поля свои до посева.

Может быть, ни одному совету не поверил бы и Терентий, если бы не сослался агроном-агитатор на книжку, в которой и про семена говорится и про весеннюю бороньбу. Печатному слову Терентий верил безоговорочно и поэтому на другой же день засобирался в город: «Надо прикупить кое-чего».

Он ехал за книгой, которую перечитает потом много раз. Несколько дней просидел он в амбаре, поштучно выбирая самые крупные зерна пшеницы. Выбирал и присматривался — автор книги советовал присмотреться. Все правильно, в пшенице, в которой преобладала «красноколоска», действительно много разной примеси. Вот почему не все колосья на ниве вызревают в одно время: у разных сортов разный период вегетации. А это как раз и снижает урожайность: несозревшие колосья полного зерна не дают.

— Что ты там копошишься, будто воробей, по зернышку клюешь? — посмеивался отец. Он был рад, что солдатчина и плен не отучили сына от крестьянского хозяйства. А что Терентий в амбаре сидит, то, думал, от тоски нашел он себе такое кропотливое занятие: недавно разлад у него с Парасковьей вышел. Собрала она пожитки свои, снес их Терентий на саночки и сам же свез к тетке. На том и разошлись их пути. Навсегда разошлись.

А вскоре узнал: вернулась в родительский дом Татьяна,— не сложилась, не заладилась жизнь с мужем. И оказалось, первая любовь не забыта. Оказалось, зря они пытались устроить жизнь свою друг без друга — только молодость потратили. А может, счастья не бывает без мук, потерь, поисков? Встретились снова, да и, не дожидаясь осенней свадебной поры, поженились той же весной 1921 года.

В первой своей статье, которую опубликует журнал «Колхозник» в январе 1934 года, Мальцев напишет:

«В 1921 году мною был заложен первый опытный участочек на своем огороде. С той поры я стал опытником. Местный сорт пшеницы начал улучшать отбором на семена самого крупного и тяжеловесного зерна. Результаты сказались быстро».

С огородного этого участка Мальцев нашелушил в ладонях около пуда крупной пшеницы, которую снова перебрал зимой по зернышку и ссыпал в мешок на семена — весной в поле посеет.

И пока перебирал, решился: а почему бы и второй совет агронома не испытать? Почему бы не пробороновать поле до сева? Однако чем боронить? Деревянной одноконной бороной? Но ею не разрыхлить почву так, как ученые люди советуют.

Перерисовал Терентий чертеж из книжки, пошел к кузнецу.

— Можешь ты мне, Евтифий, борону с лапами выковать?

Посмотрел на чертеж кузнец, поспрошал, что к чему тут и куда лапы должны быть загнуты, подумал и согласился:

— Не доводилось такую чертовину делать, однако сработать попробую...

Весна 1922 года выдалась ранняя и погожая, будто торопилась природа сгладить свою вину за все невзгоды минувшего засушливого лета. Уже перед пасхой можно было выезжать в поле. Однако один сеять не ехал, сидел дома и другой. Рассуждали так: поспеть-то земелька поспела, да на пасху и деды наши никогда не выезжали. Вот отгуляем восемь престольных дней, тогда и сеять зачнем.

Видели, душа от этого ныла, как земля пересыхает. Знали и много раз повторяли, что весенний день год кормит. Но традиции были сильнее этих знаний. Ни богатей, ни середняк, ни бедняк не смели своевольничать, каждый знал,— всему свое время.

А Терентий решился...

Он надеялся выехать со двора, не сказавшись, поэтому делал все тихо: осторожно положил на телегу борону, вывел из денника лошадь в хомуте и седелке, без окриков и понуканий завел ее в оглобли.

— Ну, балуй мне! — острожил он кобылу, когда она фыркнула громко и скрипнула упряжью. Вывел, пристегнул и молодую лошадь (в девятнадцатом колчаковцы забрали у Мальцевых обеих лошадей, за мерина вручили Семену справку, а за кобылу оставили раненную в храп кобылицу с жеребенком, которых ему удалось выходить). Подготовив все, Терентий растворил ворота, будто рассматривая их, где и какой починки требуют...

Вышел из избы отец: что это сын двор распахнул? Увидел у сарая запряженных лошадей, борону на телеге. Догадался,— разговор об этом заходил и раньше, но он не шибко вникал: мол, придет весна, тогда и посмотрим. Весна пришла, да смотреть нечего — впереди пасха, отменяющая любое дело. Поэтому зашумел на сына:

— Куда это ты надумал?

— Боронить.

— Не смей землю сушить — тревожить! Еще ни один дурак не выезжал на бороньбу до пасхи.

— Я попробую только.

— Не смей, говорю! Постыдись добрых людей...

Терентий объяснял отцу, что раннее боронование задолго по посева, как утверждают знающие люди в книжках, не сушит землю, а влагу сохраняет в почве, что на урожае сказывается.

— Слышь, Терентий! — рассердился отец. Сын взял уже лошадей под уздцы и повел со двора. — Без хлеба семью хочешь оставить?

— Не оставлю,— буркнул Терентий. Главное, решил он, не останавливаться, пусть ругается. Принял молча и укор в том, что это они, черти, нехристи, немоляхи, накликали голод. Терентий удалялся от двора, и ему становилось все легче, веселее — скоро он будет на поле!

Приехал, огляделся — ни души вокруг.

И от одиночества этого — никто, ни один человек не решился оспорить обычай — сделалось ему жутко. А вдруг и правда без хлеба семью оставит? Да еще после засухи прошлогодней, все запасы подобравшей. Что он тогда отцу, матери скажет?

То был великий риск крестьянина-единоличника, которого кормила вот эта полоска, на которой он сейчас задумал делать то, что никто никогда в многочисленных поколениях мальцевских землепашцев не делал.