Николай Вагнер - Свет и мрак

И слезы сильнее закапали из её глаз; она гладила его серебристые кудри, она ловила его руки и целовала их.

— Артур! — говорила она чрез несколько минут, когда он, закрыв глаза, лежал головой на её коленях, наслаждаясь этим безмятежным покоем, после таких потрясающих чувств. — Артур! поезжай завтра же туда, привези ее сюда. У нас есть, у нас найдутся лишние комнаты. Я с такой радостью встречу ее. Мне кажется, у меня будут не один, а два друга… И так хорошо, легко, свободно потечет жизнь моя; я, наверное, сама помолодею с вами.

Он еще поцеловал, крепко поцеловал её худые, уже постарелые руки и встал, быстро освеженный. Он поцеловал ее долгим поцелуем, поцеловал её глаза; он понял, теперь только понял, сколько человечных, именно человечных чувств было спрятано в этом сердце.

И все-таки он мечтал о ней, о той далекой его симпатической паре; мечтал еще сильнее, потому что теперь, да, теперь не было никаких перегородок между ним и ею; теперь даже одобряла этот союз его Джелла, его святая Джелла. Да, он не мог иначе думать о ней, как о святой.

Он так весело, долго болтал в своей семье. Теперь все ему улыбалось: и эти дети, которые так любили его, и эта жена, нет, не жена, а что-то самое высокое, выше друга, выше всего, всего на свете.

На другой день она уговаривала его уехать с первым поездом, спешить скорей к этой страдающей, к этой чудной девушке.

— Артур, говорила она, — ты не можешь представить, какое сильное страдание, боль сердца, может принести женщине обманутая или неудовлетворенная, подавленная любовь. Если мы имеем, должны иметь сострадание ко всем, то еще более к таким существам, умным, талантливым, необыкновенным, как эта девушка. Поезжай скорее; мне кажется, я буду только тогда покойна, когда ты напишешь, что она счастлива и ты счастлив, мой Артур. О, какое будет это чудное письмо!

Но он все-таки не поехал ни с первым, ни с вторым, ни с четвертым поездом, он непременно хотел остаться, целый день остаться с его Джеллою.

— Мне надо отдохнуть, Джелла, — говорил он, — отдохнуть подле тебя. Я пошлю письмо.

— Пошли телеграмму.

И он согласился и написал:

«Завтра, в 5 ч. вечера, я буду подле вас. Перегородок нет; их сломал мой добрый ангел-хранитель, моя Джелла».

— О! Джелла, — сказал он, пряча голову на её груди, — мне совестно, стыдно!

— Чего, Артур? Твоей любви, любви к девушке, которая вполне, я надеюсь, вполне заслуживает ее.

— Мне совестно тебя.

Она засмеялась и крепко поцеловала его.

— Ты ребенок, Артур, ты до сих пор ребенок! Разве я не понимаю, не могу оценить то, что влечет тебя туда к ней?.. Представь себе, что я превратилась на время, а может быть и навсегда, в твою сестру. Разве тебе было бы совестно уехать от твоей сестры к твоей невесте?

— О, моя Джелла! — вскричал он, крепко прижимая ее к сердцу, — о моя сестра святая, как глупо устроено сердце людское! сколько в нем неразъяснимых, непроходимых противоречий!

И целый день они были вместе, целый день, почти постоянно, она расспрашивала его о ней и слушала с таким восторгом его восторженные описания.

— Артур, Артур! — говорила она— снова нисходит к тебе новое счастье! И я, я сама буду счастлива этим двойным счастьем… Вы оба будете любить меня, и я вас буду любить, и какие, Артур, чудные, вдохновенные песни; появятся у тебя в этой новой жизни. О! я заранее вижу, что за гениальная вещь выйдет из трудов твоей обновленной жизни. И я, Артур я, — прошептала она, — буду хоть немного виновницей всего этого. Я буду также участницей. Я, бесталанная, отдам от себя в жертву прогрессу все, что имею, мое любящее сердце!..

— Твое широкое сердце, Джелла! — вскричал он чуть не со слезами и, целуя ей руки, он думал: «Как не похоже это сердце на то, другое сердце; как не похожи эти натуры, и кто решит, которая из них выше!».

И, вместо отдыха, он волновался целый день. Сердце дрожало, дрожали холодные руки, голова горела. То его тянуло туда, туда, к этой необыкновенной девушке, к этой волшебнице; то ему хотелось, страстно хотелось остаться здесь, подле этого доброго, самоотверженного существа.

— Артур, — говорила она, — я пошлю за доктором, ты просто пугаешь меня. Ты бледен, худ, твои глаза горят, у тебя жар.

— Это просто волнение, родной мой друг, — говорил он, — завтра, завтра все это уляжется.

Но она не верила, она все-таки послала записку к старому другу их дома и дальнему родственнику, доктору Бёрнту.

Вечером Артингсон начал укладываться. Какой хаос он нашел в своем чемодане! Точно сумасшедший укладывал все вещи: почти все портреты были разбиты. И опять этим чудным ароматом пахнуло на него от всех вещей, и снова образ этой девушки, который постоянно как тень, мелькал у него перед глазами, явился перед ним, как живой. Сердце заныло, грудь заколыхалась.

Он взглянул на часы — было половина одиннадцатого.

— Через полтора часа, — подумал он вслух, через полтора часа я полечу к тебе, помчусь как вихорь, и нет, нет перегородок!..

Он быстро начал укладываться.

И постоянно ему казалось, что позади его стоит она, что-то белеет.

Он невольно оглянулся назад. Позади его действительно стояла она, она сама, Дженн Драйлинг.

О, как грустен был её молящий взгляд, как судорожно были сжаты её опущенные руки!..

Он побледнел.

«Неужели она приехала вслед за мной, или… или она сделала этот сюрприз, моя дорогая Джелла», — мелькнуло в его голове.

И он быстро вскочил. Сердце радостно забилось…

— Дженн, Дженн, — вскричал он, — вы здесь, вызнаете все!

Но Дженн вдруг заколыхалась, как туман, и исчезла, улетела, как «ангел белый иль белая птица!»

С криком, стремглав бросился он вниз, туда, где люди, где его Джелла.

— Что с тобою, Артур, что с тобою! — вскричала она, бросаясь бледная к нему навстречу. — Мистер Бёрнт, что с ним?!..

— Я видел ее, — проговорил с трудом Артур и зубы его стучали, как в лихорадке.

Мистер Бёрнт усадил его в кресло. Он щупал его пульс. Он прикладывал руку к его голове и качал своей большой курчавой головой, вспоминая, что сейчас рассказала ему мистрис Артингсон.

Он дал ему каких-то капель и послал в аптеку еще за лекарствами.

— Так нельзя сэр, — говорил он, — так нельзя рисковать, страшное напряжение нервов, и если при этом являются галлюцинации, то недалеко очень недалеко до весьма дурной развязки. Я не хочу вас пугать, но будьте осторожны. Я бы советовал вам остаться…

— Нет, я поеду! — вскричал он быстро, и бодро приподнявшись с кресел. — поеду Джелла, только там я могу быть покоен.

И он отправился наверх снова укладываться. За ним вслед пошли и Джелла, и Лида, и другие дети, и мистер Бёрнт.

Все они наперерыв помогали укладываться…

Джелла отвела его в угол.

— На, — сказала она, — Артур, и она подала ему её фотографическую карточку; ты это отдашь ей, а мне пришлешь её карточку, и тотчас же, тотчас же пришлешь мне телеграмму, как приедешь. О! как я боюсь за себя. Я так бы рада была сама проводить тебя, и она крепко стиснула его руку.