Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи

Мифы не всегда вредны. У них есть своя цель: они воодушевляют. Общество, свободное от мифов, не будет творческим. Взять хотя бы один из самых стойких мифов Кремниевой долины – закон Мура. Впервые его сформулировал Гордон Мур, один из основателей Intel: мощность микрочипов [66]удваивается каждые два года.

В строгом смысле слова это не закон. Это социальный контракт и вызов, а если выражаться менее деликатно – кнут. Но, сформулировав его в виде «закона», незыблемого, как закон всемирного тяготения, Мур и его последователи превратили возможность в ожидание и неизбежность. Это красивый фокус и величайшая инновация Кремниевой долины.

А теперь вернемся к нашему молодому «гению» из Кремниевой долины и посмотрим, что происходит на самом деле. Да, он живет в инкубаторе. Да, он пьет кофе. Однако тут сходство с мифом заканчивается. Прежде всего: идея с Einstyn принадлежит не ему (во всяком случае, не только ему). Он ее позаимствовал (на греческий лад) – но, следуя заветам Платона и Роджера Макнами, усовершенствовал. Не без проблем, разумеется. Он борется. Снова и снова пересматривает идею. Его одолевают сомнения, но он не опускает руки, влекомый вперед некой безымянной силой (быть может, желанием обогнать кого-то). Тем не менее он, увы, терпит неудачу. Однако не купается в жалости к себе, а внимательно наблюдает, выясняет, где и как ошибся, и дает зарок не наступать на те же грабли. И в итоге у него все получается, хотя и с таким вариантом Einstyn, который лишь отдаленно напоминает первоначальный замысел. В кресле-мешке он не сидит вовсе.

Наш молодой гений сталкивается с трудностями, которые были неведомы гениям прошлого. Эти трудности легче всего объяснить с помощью принципа Гейзенберга: невозможно отделить исследователя от объекта исследований. Сам акт наблюдения влияет на результат. Именно это происходит в Кремниевой долине, и именно это отличает ее от прошлых золотых веков. В Древних Афинах не было постоянных опросов общественного мнения. Во Флоренции времен Возрождения прохожих не останавливали с просьбой сказать, как они смотрят на будущее – очень оптимистично, умеренно оптимистично или вовсе не оптимистично. Эксперимент под названием «Кремниевая долина» изо дня в день находится под влиянием наблюдения за ним. Все мы – активные участники и вносим в него свою лепту. Всякий раз, когда вы ищете что-то в Google или покупаете последний гаджет, вы чуть-чуть влияете на курс, которым следует Кремниевая долина.

В отличие от Афин и Флоренции Кремниевая долина уже сейчас , в период своего расцвета, страдает от «золотого» похмелья – уж очень силен стимул стать следующим Стивом Джобсом или Марком Цукербергом. Если человек учится на инженерном факультете Стэнфорда и к третьему курсу еще не сделал первичное размещение акций, он ощущает себя неудачником. Футурист Пол Саффо сказал мне, что недавно впервые за десять лет преподавания в Стэнфорде встретил ленивого студента. «Я подумал: „Ничего себе! Какое приятное разнообразие!“»

Есть еще одно существенное отличие Кремниевой долины от других золотых веков. Ее продукция – цифровая технология в своих многочисленных обличьях – определяет, что и как люди создают. Во Флоренции времен Возрождения не было ничего подобного. «Джоконда» – шедевр и оказала влияние на множество художников, но все же не изменила то, как лавочник закрывает свои бухгалтерские книги или как принц правит своей страной. Цифровая технология, напротив, просачивается в каждую щель нашей жизни. Впервые в истории одно место влияет на столь большое количество людей – к добру или худу.

Как мы уже знаем, золотой век недолговечен. Несколько десятилетий, от силы полвека, – и он исчезает так же внезапно, как появился. Места гения хрупки. Их быстрее разрушить, чем построить. По моим подсчетам, Кремниевой долине скоро стукнет 100 лет. Для гениальности это срок! Ни одно другое место в Соединенных Штатах, кроме, быть может, Голливуда, не знало столь длительного успеха. Истекает ли ее время? Последует ли она за Афинами и Детройтом?

Атмосфера Долины опьяняет, а цены на акции устойчивы, так что мои рассуждения могут показаться натяжкой. И все же отметим: в 1940 г. жители Детройта предвидели грядущий закат не больше, чем афиняне в 430 г. до н. э. Близость конца ощущали лишь венцы в начале ХХ в. («лаборатория концов мира»), и это, парадоксальным образом, стимулировало последний (и очень яркий) всплеск творческого таланта. Мы не можем ускорить бег к финишной черте, если не знаем, где она находится, или, хуже того, если обманываем себя, что бег будет продолжаться вечно.

В Долине я встретил множество людей, которые посмеиваются над любыми разговорами об упадке. Мол, взгляните: упадок Долины пророчат с 1970-х гг. – а она продолжает «открывать себя заново» (терпеть не могу это выражение, но иное сюда не подойдет). От любительского радио к транзисторам, от интегральных схем к «облакам» – революция порождала революцию.

Да, Долина оказалась живуча, хотя и в ограниченном смысле (ее спектр возможностей – от «железа» до софта – будет поуже, чем спектр от абстрактного искусства до теоретической физики). Однако законы природы распространяются и на нее. Солнце не восходит на западе, а деревья не растут до луны (даже калифорнийские мамонтовые деревья).

Парадоксальным образом то, останется ли Долина на плаву, зависит не от новейших примочек, а от умения учить историю. Гаджеты сами по себе ничем не помогут. Если Долина хочет бросить вызов судьбе и продлить свой век, она должна принять меры и избежать определенных ловушек.

Великие цивилизации обретают величие по разным причинам, но губит всех одно: высокомерие. Ни одна цивилизация, сколь угодно великая, не имеет иммунитета от болезни, которую профессор образования Юджин фон Фанге определил как «ползучее тщеславие». Вспомним, как он описал закат классических Афин. Эти слова применимы к любому золотому веку, который начал отцветать:

Вскоре их сыновья, избалованные великими завоеваниями отцов и дедов, оказались беспомощны, как новорожденные младенцы, перед лицом суровой реальности агрессивного и меняющегося мира.

Чтобы увидеть тщеславие в Долине, не нужно быть Эйнштейном. Все больше заметен внешний шик – а это знак недобрый. Так было и в Афинах: их падение началось с увлечения роскошью и изысканной едой. Внешний шик – первый повод для беспокойства о судьбе золотого века.

Есть и другой знак того, что с Долиной происходит неладное: она начала путать цели и средства. Пресловутый «подрыв устоев» некогда рассматривался как результат и побочный эффект инновации. Теперь он становится самоцелью: заявила о себе «революционная конференция». И это напрасно. Сократ посягал на афинские устои не ради разрушения – у него была цель, причем цель серьезная: мудрость.