И Винокуров - Кунсткамера аномалий

- Понтийские болота, - промолвила Эллис. - Слышишь лягушек? чувствуешь запах серы?

- Понтийские болота... - повторил я, и ощущение величавой унылости охватило меня. - Но зачем принесла ты меня сюда, в этот печальный, заброшенный край? Полетим лучше к Риму.

- Рим близок, - отвечала Эллис... - Приготовься! Мы спустились и помчались вдоль старинной латинской дороги. Буйвол медленно поднял из вязкой тины свою косматую чудовищную голову с короткими вихрами щетины между криво назад загнутыми рогами. Он косо повел белками бессмысленно злобных глаз и тяжело фыркнул мокрыми ноздрями, словно почуял нас.

- Рим, Рим близок... - шептала Эллис. - Гляди, г^еди вперед... Я поднял глаза.

Что это чернеет на окраине ночного неба? Высокие ли арки громадного моста? Над какой рекой он перекинут? Зачем он порван местами? Нет, это не мост, это древний водопр "вод. Кругом священная земля Кампании, а там, вдали, Албанские горы - и вершины их, и седая спина старого водопровода слабо блестят в лучах только что взошедшей луны...

Мы внезапно взвились и повисли на воздухе перед.единенной развалиной. Никто бы не мог сказать, чем она была прежде: гробницей, чертогом, башней... Черный плющ обзивал ее всю своей мертвенной силой - а внизу раскрыь^лся,

460 как зев, полуобрушенный свод. Тяжелым запахом погреба веяло мне в лицо от этой груды мелких, тесно сплоченных камней, с которых давно свалилась гранитная оболочка стены.

- Здесь, - произнесла Эллис и подняла руку. - Здесь! Проговори громко, три раза сряду, имя великого римлянина. - Что же будет? - Ты увидишь. Я задумался.

- Divus Cajus Julius Caesar!..' - воскликнул я вдруг, - divus Cajus Julius Caesar! - повторил я протяжно: - Caesar!

XIII

Последние отзвучия моего голоса не успели еще замереть, как мне послышалось...

Мне трудно сказать, что именно. Сперва мне послышался смутный, ухом едва уловимый, rto бесконечно повторявшийся взрыв трубных звуков и рукоплесканий. Казалось, где-то, страшно далеко, в какой-то бездонной глубине, внезапно зашевелилась несметная толпа - и поднималась, поднималась, волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон, сквозь подавляющий, многовековой сон. Потом воздух заструился тени, мириады теней, миллионы очертаний, то округленных, как шлемы, то протянутых, как копья; лучи луны дробились мгновенными синеватыми искорками на этих копьях и шлемах - и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и ближе, росла, колыхалась усиленно... Несказанное напряжение, напряжение, достаточное для того, чтобы приподнять целый мир, чувствовалось в ней; но ни один образ не вьвдавался ясно... И вдруг мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как будто отхлынули и расступились какие-то Томадные волны.. "Caesar, Caesar venit"^ зашумели голоса, подобно листьям леса, на который внезапно налетела буря... прокатился глухой удар - и голова бледная, строгая, ^ лавровом венке, с опущенными веками, голова императора стала медленно выдвигаться из-за развалины...

' Божественный Кай Юлий Цезарь!.. (лат.) Цезарь, Цезарь идет (лат.).

461

На языке человеческом нету слов для выражения ужаса который сжал мое сердце. Мне казалось, что раскрой эта голова свои глаза, разверзи свои губы и я тотчас же умру.

- Эллис! - простонал я,-я не хочу, я не могу, не надо мне Рима, грубого, грозного Рима... Прочь, прочь отсюда!

- Малодушный! - шепнула она - и мы умчались, Я успел еще услыхать за собою железный, громовый на этот раз, крик легионов... потом все потемнело.

XIV

- Оглянись, - сказала мне Эллис, - и успокойся. Я послушался - и, помню, первое мое впечатление было до того сладостно, что я мог только вздохнуть. Какой-то дымчато-голубой, серебристо-мягкий - не то свет, не то туман - обливал меня со всех сторон. Сперва я не различал ничего: меня слепил этот лазоревый блеск - но вот понемногу начали выступать очертания прекрасных гор, лесов; озеро раскинулось подо с ласковым ропотом прибоя. Запах померанцев обдал меня волной - и вместе с ним и тоже как будто волною принеслись сильные, чийгые звуки молодого женского голоса. Этот запах, эти звуки так и потянули меня вниз - и я начал спускаться... спускаться к роскошному мраморному дворцу, приветно белевшему среди кипарисной рощи. Звуки лились из его настежь раскрытых окон; волны озера, усеянного пылью цветов, плескались в его стены - и прямо напротив, весь одетый темной зеленью померанцев и лавров, весь облитый лучезарным паром, весь усеянный статуями, стройными колоннами, портиками храмов, поднимался из лона вод высокий к - Lago Maggiore...' Я промолвил только: а! и продолжал спускаться. Женский голос все громче, все ярче раздавался во дворце; меня влекло к нему неотразимо... Я хотел взглянуть в лицо певице, оглашавшей такими звуками такую ночь. Мы остановились перед окном.

Посреди комнаты, убранной в помпейяновском вкусе и более похожей на древнюю храмину, чем на новейшую -алУ' окруженная греческими изваяниями, этрусскими вазам" рсД'

' Изола Белла! (итал.). Лаго Мажжиоре (и/под.).

462

кими растениями, дорогими тканями, освещенная сверху мягкими лучами двух ламп, заключенных в хрустальные шары, - сидела за фортепьянами молодая женщина. Слегка закинув голову и до половины закрыв глаза, она пела итальянскую арию; она пела и улыбалась, и в то же время черты се выражали важность, даже строгость... признак полного наслаждения! Она улыбалась... и Праксителев Фавн, ленивый, молодой, улыбался ей из угла, из-за ветвей олеандра, сквозь тонкий дым, поднимавшийся с бронзовой курильницы на древнем треножнике. Красавица была одна. Очарованный звуками, красотою, блеском и благовонием ночи, потрясенный до глубины сердца зрелищем этого молодого, спокойного, светлого счастия, я позабыл совершенно о моей спутнице, забыл о том, каким странным образом я стал свидетелем этой столь отдаленной, столь чуждой мне жизни, - и я хотел уже ступить на окно, хотел заговорить...

Все мое тело вздрогнуло от сильного толчка - точно я коснулся лейденской банки. Я оглянулся... Лицо Эллис было - при всей своей прозрачности мрачно и грозно; в ее внезапно раскрывшихся глазах тускло горела злоба...

- Прочь! - бешено шепнула она, и снова вихрь, и мрак, и головокружение... Только на этот раз не крик легионов, а ГАПОС певицы, оборванный на высокой ноте, остался у меня Р ушах...

Мы остановились. Высокая нота, та же нота, все звенела и не переставала звенеть, хотя я чувствовал совсем другой воздух, другой запах... на меня веяло крепительной свежестью, как от большой реки, и пахло сеном, дымом, коноплей. За долго протянутой нотой последовала другая, потом третья, но с таким несомненным оттенком, с таким знакомым, родным переливом, что я тотчас же сказал себе: "Это РУССКИЙ человек поет русскую песню" - и в то же мгновенье мне все кругом стало ясно.