Мария Элькина - Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней

На самом деле никакого цилиндра здесь нет, есть только его половина. Архитектор рассчитал, что этого вполне достаточно, чтобы с любой стороны казалось, что внутреннее помещение действительно круглое.

Как и в случае с портиками или куполами соборов, мы не в состоянии наверняка сказать, что в здании клуба имеет практический смысл, а что сделано только для красоты.

Городские окна, Санкт-Петербург, 2009. Акварель, карандаш, бумага

Самый заметный элемент почти любой стены – окна. Не наличники и прочий декор, обрамляющий их, а именно сами прозрачные проемы в стене. Ритм прямоугольников, квадратов или кругов на фасаде в подавляющем большинстве случаев будет заметнее любых других элементов. Самое банальное здание может стать обещающе загадочным поздним вечером, когда его силуэт едва намечается, а свет в помещениях зажжен. Стоит сделать ряд окон неровным или сами окна – разными по размеру, и вся постройка начнет казаться необычной.

Еще в древних легких хижинах обитатели додумались временно отгибать шкуру, накрывавшую жилище, чтобы пропускать внутрь свет и воздух и давать выходить дыму от костра. В Древнем Риме изобрели стеклянные окна, но из-за дороговизны они не вошли в массовый обиход. Прозрачное и не слишком толстое стекло появилось только в XI веке, и вместе с ним – культура готических витражей.

Если смотреть на окно с точки зрения эволюции, оно стремилось стать как можно большим при насколько возможно меньших потерях тепла. Сегодня остекление бывает сплошным, однако эффект получился в некотором роде тот же, что и с полным отсутствием окон: вместо интриги осталась скука.

Магия окна в том, что оно дает возможность как бы подглядывать. Видеть, что происходит за стеной, но не все, не всегда и не в деталях. Классическое окно – что-то вроде картины в раме, оно открывает не мир с другой стороны от него, а только его фрагмент, догадку о том, каким он может быть.

Майами, район Винвуд, 2019. Пастель, сепия, бумага

Живопись была частью архитектуры с самого начала, впервые появившись на стенах пещер десятки тысяч лет назад. Трудно представить себе что-то более естественное, чем изображения на поверхности: на шкурах, служивших стенами простейших хижин; в интерьерах римских вилл; на фасадах особняков эпохи модерна в Вене и Петербурге.

И все-таки граффити – исключительный феномен, это внешнее и незапланированное вторжение в стену, манифестация свободы и пренебрежения правилами. С некоторым преувеличением, но не пойдя против формальных определений, можно назвать граффити надпись, процарапанную Джорджем Гордоном Байроном на руинах храма Посейдона на мысе Сунион в Аттике: «Byron». Английский поэт-романтик, как и современные авторы изображений на бетонных заборах, трансформаторных будках и брандмауэрах, оставил наивное напоминание о себе, предвосхищая современный дух индивидуализма. Спонтанные картины делают серые стены живыми и узнаваемыми.

В отличие от классического монументального искусства, граффити принципиально недолговечны, всегда готовы уступить место чему-то другому. Какие-то из них и не заслуживают иной участи. Другие – как, например, росписи на Берлинской стене или произведения современных уличных художников – кажутся важным достоянием культуры или сентиментальным артефактом, но и они обречены на сравнительно быстрое исчезновение. Музеи граффити, появившиеся сейчас в нескольких городах мира, пытаются сохранить и систематизировать спонтанное и недолговечное.

Вид улицы в районеАкихабара, Токио, 2015. Цветной фломастер, бумага

Реклама в городском пейзаже может быть не только визуальным мусором. Даже Невский проспект или Елисейские поля невозможно представить вовсе без витрин и вывесок. Помните фильм Чарли Чаплина «Огни большого города» (1931)? Под огнями подразумеваются не только фонари, но вообще все, что светится и составляет львиную долю привлекательности Нью-Йорка. Рекламные экраны на Таймс-сквер – такой же символ одной из самых известных площадей мира, как и здания на ней.

В токийском квартале, называемом Ахикабара, вот уже почти сто лет торгуют «футуристическими товарами». В 1930-е это была домашняя электроника, начиная с 1980-х – персональные компьютеры, а сейчас район стал еще и центром культуры аниме. Поклонников так много, что в один из выходных главная улица района становится пешеходной. У зданий все еще есть привычные стены, но ночью их уже почти невозможно увидеть за яркими вывесками магазинов, изображениями героев мультиков и видеоигр на гигантских щитах и экранах, и благодаря им квартал безошибочно узнается на фотографиях.

Наше восприятие дома зависит от того, что выставлено в витринах, и от цвета занавесок в окнах. То и другое трансформируется сравнительно легко и спонтанно. Цифровые экраны доводят феномен непостоянства стены до крайности: изображение переключается нажатием на клавишу.

В XVIII веке появилась мода на руины. Заброшенные постройки, действительно древние или сымитированные, представлялись идеальным местом для того, чтобы предаваться чувствованиям и размышлениям в одиночестве. Однако даже в такой, казалось бы, слегка мизантропической концепции восприятия архитектуры оно все равно вращается вокруг присутствия в здании человека. Завораживает не опустошенность руины как таковая, а то, что люди ее покинули, оставив простор для догадок и фантазий о прошлом.

Археологи, занимаясь поиском и изучением останков древних зданий, хотят в первую очередь выяснить не как они выглядели, а что когда-то происходило на месте раскопок. Понимание структуры сооружения служит им подспорьем: по конфигурации пространств можно попробовать догалаться, кто и как их использовал. Любой человек, смотрящий на постройку, особенно достаточно старую, хотя бы отчасти принимает на себя роль археолога: пытается предположить, что она из себя представляла, когда выполняла свое изначальное предназначение. Мы воображаем королей со свитой во дворцах, узников в темницах внутри крепостных стен, ритуальные танцы вокруг буддистских ступ.