Мария Элькина - Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней

Уникальным здание делает обладание не каждым из витрувианских качеств по-отдельности, но их неотделимость друг от друга. Как раз в ней скрыта гениальность, заставляющая нас благоговеть перед создателем. Форма и конструкция купола Брунеллески так сложно сплетены, так безнадежно зависимы друг от друга, что никакие доказательства первичности чего-то одного не выдержат критики. Дневной свет не смог бы свободно течь под купол Пантеона в Париже, не решись его автор на сложный технический эксперимент. Здание оперы в Осло бюро Snohetta в виде айсберга, по скатам крыши которого можно гулять, а иногда и съезжать с них как с ледяной горки, называют выдающимся именно потому, что образ и функция в нем взаимообусловлены.

Вещи разного порядка могут как будто непринужденно интегрироваться в одном пластическом объекте благодаря тому, что они исходят из чего-то, предвосхищающего их, чего-то абстрактного и глобального. И в итальянских куполах, и в египетских пирамидах, и в опере в Осло заложено нечто более важное, чем остроумное решение, нахождение баланса между задачей и методом. Можно назвать это идеалом или мечтой. Шедевр для современников служит усовершенствующим изображение зеркалом.

Филиппо Брунеллески не просто соорудил нечто, невиданное до него: он предложил новую концепцию мировосприятия, где Божественное больше не ассоциируется со страхом. Готический собор, с его рвущимися вверх сводами и башнями, убеждает человека в своем величии и его ничтожестве. Купол времен Ренессанса может быть не более скромным, но он несет уже совершенно другое послание, мягко накрывает собой прихожанина, погружая его в почти сладкую грезу.

Тем не менее мир итальянского чинквеченто не назовешь раем на земле. Микеланджело не выходил из дома, не прихватив с собой нож для самозащиты. Провозглашаемые ценности могут кардинально расходиться с реальным положением дел, в том и красота. Вульгарный реализм – изобретение только XIX, от силы XVIII столетия, а до его выхода на сцену искусство старалось быть лучше жизни.

Архитектура имеет способность укрывать от потомков – то есть от нас в данном случае – некоторые неприглядные обстоятельства, писать собственную версию истории цивилизации. Событий давно и след простыл, а здание стоит, притупляя своей привлекательностью любознательность и уважение к фактам. Лаконичное совершенство Парфенона, так же как и надгробная речь Перикла, образцовый пример риторики, умалчивает о грязных улицах, рабстве, грядущих эпидемии и разгроме Афин в Пелопоннесской войне.

Римляне по сравнению с греками были прагматиками. Вместо поиска совершенства они занимались обустройством повседневности, обеспечивали устойчивость жизненных процессов. Главный памятник, оставшийся нам от них, Пантеон, не стоит на видном месте – он так надежно затерялся в городских улочках, что можно пройти мимо него с торца и не понять сразу, что рядом с вами – возможно, главный архитектурный шедевр в истории. Купол Пантеона до сих пор остается самым большим куполом из неукрепленного бетона. Лаконичность пространства под ним захватывает дух. Пантеон не преподносит себя слишком торжественно. Он не только не стоит на каком-то особенном месте, но и не лишен небрежности, портик как будто бы чуть неуместно приставлен к ротонде.

Величие Пантеона развенчивает часто встречающееся представление, будто шедевр – законченное произведение, сделанное одним автором и, так сказать, «под ключ». Если по каким-то причинам произошло не так, мы часто предполагаем досадный огрех, то, с чем не без сожаления приходится смириться. В действительности представление о завершенности и логической ясности здания – всего лишь концепция, ничем не доказавшая безусловное превосходство над другими.

Главное святилище Древнего Египта, Карнакский храм, достраивался каждым из фараонов, и в глазах современников не становился хуже. Наоборот, так он увеличивал священную силу. Греки проводили параллель между зданием и человеческим телом, отсюда и уверенность, что оно должно раз и навсегда обрести законченные формы. Римлян скорее занимала функциональная и техническая сторона сооружений, внешней безукоризненностью они были озабочены мало. В последние десятилетия существования империи старые здания часто разбирали, чтобы использовать их фрагменты в новых, традиция расцвела в Средние века.

Христианские базилики столетиями достраивались и перестраивались, редкие из них сохранили первоначальный облик. «Неконченный и все-таки прекрасный», – написал Мандельштам про Кёльнский собор, и именно слово «неконченный» передает обаяние. В эпоху Возрождения стремление к совершенству предполагало единство замысла, но жизнь оказывалась сложнее и мастерам часто приходилось работать только над частью сооружения. Мало какой искусствовед помнит всех архитекторов, на протяжении веков принимавших участие в строительстве собора Святого Петра. Самое известное произведение гения Раннего Возрождения Альберти – всего-навсего фасад, пристроенный к средневековой церкви. Как будто вынужденный шаг показывает совершенно иное, чем в Древней Греции, понимание цельности: она теперь могла распространятся только на видимую часть постройки, а не на весь ее объем. Подобная нечестность – характерная черта архитектуры Нового времени и предмет жарких дискуссий. Ее апофеоз – колоннада Бернини, образующая площадь у собора Святого Петра, декорация, прикрывающая собой городскую разноголосицу, иллюзия продуманности, за которой скрываются хаотичные нагромождения культурных слоев. По мере того как структура построек усложнялась, а желание производить впечатление сохранялось, разрыв между формой и содержанием увеличивался.

Хрустальный дворец, павильон Всемирной выставки 1851 года, считающийся предтечей современной архитектуры, его сократил, став прозрачным. По сути, это была гигантская теплица, собранная по принципу конструктора. Здание, стоявшее изначально в Гайд-парке, оказалось возможным разобрать, а потом собрать из тех же элементов в уже несколько измененном виде на другом месте. Его архитектура была намеренно незавершенной, способной отреагировать на изменение целей или внешних условий.

Современный теоретик архитектуры Грег Линн вспоминает греческое сравнение здания с органическим телом и предлагает иначе взглянуть на него. Тело формируется не вполне само по себе, но и под воздействием внешних обстоятельств [28] Lynn G . Multiplicitous and inorganic bodies // Folds, Bodies and blobs. Selected essays. 1998. С. 45. ; кроме того, оно всегда находится в состоянии обмена с окружающим миром.

Некоторые проекты современных знаменитостей Фрэнка Гери или Стивена Холла идеально иллюстрируют предложенное сравнение: неправильная форма помогает зданиям специфично вписываться в ландшафт, и мы не скажем, где оно начинается, а где заканчивается.