Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Спустя несколько лет после появления этого первого, еще скромного законодательного запрета на жестокое обращение с животными Чарльз Дарвин записал в дневнике: «Человек в своем высокомерии считает себя величайшим творением, достойным статуса божества. Скромнее и, на мой взгляд, вернее было бы полагать, что он произошел от животных» [376]. Прошло еще 20 лет, и в 1859 году Дарвин решил, что собрал достаточно доказательств в поддержку своей теории, чтобы ее опубликовать. Но даже тогда в «Происхождении видов» Дарвин тщательно избегал рассуждений о том, в какой степени его теория эволюции одних видов из других применима к людям. Он лишь отмечал, что его работа прольет свет на «происхождение человека и его историю». В действительности к тому моменту у Дарвина уже было достаточно свидетельств, подтверждающих происхождение Homo sapiens от других животных, но он посчитал, что публикация таких материалов только добавит предубеждений против его взглядов [377]. Лишь в 1871 году, когда общую теорию эволюции признали многие ученые, Дарвин опубликовал «Происхождение человека», тем самым разъяснив тезис, скрытый в одной фразе своей более ранней работы.

Так началась революция в человеческом понимании взаимоотношений между нами и другими животными… Но началась ли она? Можно было бы ожидать, что интеллектуальный подъем, вызванный появлением теории эволюции, серьезно изменит отношение людей к животным. Когда накопилось значительное количество научных данных в поддержку теории, потребовалось пересмотреть почти все аргументы в защиту нашего исключительного места среди всех существ и нашего господства над животными. С интеллектуальной точки зрения теория Дарвина действительно произвела революционный эффект. Люди поняли, что не могут считаться особыми творениями Бога, созданными по его образу и принципиально отличающимися от животных; они осознали, что и сами являются животными. Более того, доказывая свою теорию, Дарвин отмечал, что различия между людьми и животными не так велики, как принято было считать. В третьей главе «Происхождения человека» Дарвин сравнивает мыслительные способности людей и низших животных. Он приходит к следующему выводу:

Мы видели, что чувства и впечатления, различные ощущения и способности, как любовь, память, внимание, любопытство, подражание, рассудок и т. д., которыми гордится человек, могут быть найдены в зачатке или в хорошо развитом состоянии в низших животных [378].

В четвертой главе той же книги мысль развивается еще дальше. Дарвин утверждает, что истоки человеческой морали тоже можно найти в социальных инстинктах животных, которые побуждают их находить удовольствие в обществе друг друга, сочувствовать и помогать друг другу. В своей следующей работе «Выражение эмоций у человека и животных» Дарвин приводит новые свидетельства многочисленных сходств в эмоциональной жизни людей и других животных.

Мы все знаем, какое сопротивление вызвала теория эволюции и идея происхождения человеческого вида от животных; эта история показывает, насколько глубоко укоренились в западной мысли идеи видизма. Невозможно было с легкостью отказаться от представления о том, что человек – результат особого акта творения, а другие животные были созданы ради нашего блага. Впрочем, научные доказательства общего происхождения человека и других животных были неопровержимы.

Постепенно теория Дарвина получила общее признание, и вместе с ней мы обрели нынешнее понимание природы, которое с тех пор менялось лишь в деталях, но не в своей основе. Только те, кто предпочитает религиозную веру взглядам, основанным на рассуждениях и доказательствах, могут продолжать считать, что человеческий вид – любимец вселенной, что животные созданы для того, чтобы мы их ели, или что мы обладаем божественной властью над ними или наделены божественным правом их убивать.

Если добавить к этой интеллектуальной революции развитие гуманности, которое ей предшествовало, можно решить, что уж с этого момента все должно было пойти на лад. Однако, как, надеюсь, стало очевидно из предыдущих глав, «рука тирана» по-прежнему угнетает другие виды, и сегодня мы, вероятно, причиняем животным больше боли, чем в любую другую историческую эпоху. Что же пошло не так?

Если обратиться к тому, что́ писали о животных сравнительно прогрессивные мыслители с конца XVIII века, когда начинали допускать право животных на учет их интересов хоть в какой-то степени, можно отметить интересный факт. За очень редкими исключениями, даже лучшие из этих авторов останавливались там, где аргументы подводили их к выбору между отказом от укоренившейся привычки есть плоть других животных и признанием того, что сами они не следуют своим моральным принципам. Эта история повторяется постоянно. В источниках начиная с конца XVIII века часто встречаются пассажи, в которых тот или иной автор решительно заявляет о недопустимости существующего отношения к животным – в таких выражениях, что, кажется, можно сказать наверняка: вот человек, который полностью избавился от видизма, а значит, и от главной видистской привычки есть других животных. Однако всякий раз, за исключением одного-двух случаев, нас ждет разочарование (из мыслителей XIX века к исключениям относятся Льюис Гомперц и Генри Солт [379]). Внезапно делается какая-то оговорка, вводятся новые соображения – и автор счастливо избавляется от сомнений в своем рационе, вызванных его собственными предыдущими рассуждениями. Когда будет писаться история движения за права животных, эра, начавшаяся с выхода книги Бентама, будет названа эрой самооправданий.

Самооправдания использовались самые разные; некоторые были весьма хитроумными. Стоит рассмотреть их основные типы, поскольку ко многим из них люди прибегают до сих пор.

Во-первых, что не удивительно, существует «божественное» оправдание. Примером может служить следующая цитата из работы Уильяма Пейли «Принципы морали и политической философии» (1785). Заявляя об «общих правах человечества», Пейли задается вопросом, имеем ли мы право есть плоть животных:

По-видимому, должно быть некое оправдание боли и лишений, которые мы причиняем зверям, ограничивая их свободу, калеча их тела и, наконец, лишая их жизни (которая, как мы полагаем, составляет все их существование) ради нашего удовольствия или удобства.

В обоснование этой практики утверждалось… <���…> что существование некоторых видов зверей, созданных для поедания других, допускает аналогию, подтверждающую, что и человеческий род может питаться ими… <���…> …но эта аналогия крайне неубедительна; поскольку звери не могут поддерживать свою жизнь иными способами, а мы можем; ибо весь человеческий род может прокормиться одними плодами, бобами, травами и корешками, как это делают многие племена индусов.