Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Впрочем, в это время появляются первые истинные нонконформисты: так, великого Леонардо да Винчи друзья высмеивали за то, что он расстраивался из-за страданий животных и в конце концов стал вегетарианцем [361]; а Джордано Бруно под влиянием новой астрономии Коперника, допускавшей возможность существования иных планет, в том числе населенных, даже осмелился предположить, что «человек – не более чем муравей перед лицом бесконечности». В 1600 году Бруно был сожжен на костре за отказ признать свои взгляды еретическими.

Любимым автором Мишеля Монтеня был Плутарх, и этот благородный римлянин одобрил бы выпады Монтеня в ответ на рассуждения гуманистов того времени:

Самомнение – наша прирожденная и естественная болезнь. <���…> По суетности того же воображения он [человек] равняет себя с богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяет себя из множества других созданий, преуменьшает возможности животных, своих собратьев и сотоварищей, наделяя их такой долей сил и способностей, какой ему заблагорассудится [362].

Конечно, нет ничего странного в том, что философ, критиковавший самовозвеличивание, стал одним из первых мыслителей со времен Древнего Рима, кто осудил жестокость к животным как таковую, без апелляции к тому, что она может вызвать жестокость к людям (эссе «О жестокости»).

Вы спросите: может быть, начиная с этого момента развития западной мысли положение животных стало улучшаться? Прежние представления о вселенной и о центральном месте человека в ней понемногу сдавали свои позиции; намечался невероятный подъем науки; кроме того, статус животных был уже настолько низким, что можно было бы с полным основанием полагать, что дальше ситуация может только улучшаться.

Однако худшее было впереди. Последний, самый нелепый и самый кошмарный для животных извод христианского учения возник в первой половине XVII века в виде философии Рене Декарта. Декарт определенно был уже современным мыслителем. Его называют отцом современной философии, а также аналитической геометрии, из которой во многом вышла современная математика. Но он также был христианином, и в его взглядах на животных сочетались две стороны его мышления.

Под влиянием новой и увлекательной науки механики Декарт считал, что все состоящее из материи действует по механистическим принципам – по тем же, которые заставляют идти механические часы. Очевидную проблему здесь представляла природа человека. Человеческое тело состоит из материи и является частью физической вселенной. Таким образом, людей следовало бы тоже признать машинами, чье поведение диктуют научные законы.

Декарт избежал недопустимого и еретического взгляда на людей как на машины, прибегнув к концепции души. Он заявил, что во вселенной существует не один, а два типа объектов: духовные (имеющие душу) и материальные (физические). Люди обладают сознанием, а сознание не может порождаться материей. Декарт отождествлял сознание с бессмертной душой, которая переживает распад физического тела, и предполагал, что душа специально была создана Богом. Из всех материальных существ, по мнению Декарта, только у людей есть душа. (Ангелы и прочие нематериальные существа обладают лишь сознанием – и больше ничем.)

Таким образом, в философии Декарта христианская идея об отсутствии у животных души обретает удивительное следствие: у них нет еще и сознания. По его словам, животные – это просто машины, автоматы. Они не могут испытывать ни удовольствие, ни боль, ни что-либо еще. Хотя они кричат, когда их режут ножом, или извиваются в попытках избежать контакта с раскаленным железом, это, с точки зрения Декарта, не означает, что они в этих ситуациях чувствуют боль. Их поведение диктуют те же принципы, которые определяют ход часов, а если действия животных более сложны, это связано лишь с тем, что часы – механизм, созданный человеком, а животные – бесконечно более сложные машины, сотворенные Богом [363].

Такое «решение» проблемы локализации сознания в материалистическом мире кажется нам парадоксальным. Таким же оно выглядело и для многих современников Декарта, – но в ту пору считалось, что у этой идеи есть определенные достоинства. Она давала основания верить в жизнь после смерти, что Декарт считал очень важным, поскольку «представление о том, будто душа животных имеет ту же природу, что и наша, и что, следовательно, нам наравне с мухами и муравьями не к чему стремиться и не на что надеяться после смерти», по его мнению, ошибочно и может привести к аморальному поведению. Кроме того, тем самым разрешалась старая и неудобная теологическая проблема: почему справедливый Бог позволяет страдать животным, которые не были причастны к греху Адама и которым не воздается после смерти [364].

Декарт осознавал и более практические преимущества своей позиции:

Моя идея не столь жестока к животным, сколь снисходительна к людям – по меньшей мере к тем, кто не поддается суевериям Пифагора, – поскольку она снимает с них подозрения в преступлении, когда они едят или убивают животных [365].

Для Декарта-ученого эта теория обладала еще одним достоинством. Именно в то время эксперименты на животных получили широкое распространение по всей Европе. Никаких средств анестезии тогда не существовало, так что эти эксперименты вызывали у животных реакцию, которую большинство из нас сочло бы явным признаком того, что животное испытывает сильную боль. Теория Декарта позволяла экспериментаторам отбросить угрызения совести, которые могли бы возникнуть у них в этих условиях. Сам Декарт препарировал живых животных, чтобы лучше изучить анатомию, а многие ведущие физиологи того времени объявили себя картезианцами и механицистами. Удобство теории Декарта хорошо видно из свидетельства очевидца некоторых экспериментов, проведенных в конце XVII века в янсенистской общине в Пор-Рояле:

Они избивали собак с полным безразличием и высмеивали тех, кто жалел животных, как если бы эти животные чувствовали боль. Они утверждали, что животные – это часы; что крики, которые они издают, когда их бьют, – это лишь шум маленькой пружинки внутри, а само тело ничего не чувствует. Они прибивали бедных животных за все четыре лапы к доске и проводили вивисекции, чтобы изучить кровообращение, которое было главным предметом обсуждений [366].

Вот с этого момента положение животных совершенно точно могло только улучшаться.

Новая мода на эксперименты с живыми существами сама по себе могла стать толчком к изменению отношения к животным, поскольку опыты выявили удивительное физиологическое сходство между человеком и другими видами. Строго говоря, это не противоречило теории Декарта, но делало ее менее убедительной. Вот что писал по этому поводу Вольтер: