Мерлин Шелдрейк - Запутанная жизнь. Как грибы меняют мир, наше сознание и наше будущее

« телесного, интеллектуального и морального»: Sapp (1994), ch. 2.

« для Симпозиума в этом году»: Sapp (2004).

свободно от предвзятости, характерной для конкретной культуры: о Джозефе Нидэме см.: Haraway (2004), p. 106; Lewontin (2000), p. 3.

«рыночную прибыль»: Тоби Кирс, профессор Амстердамского свободного университета, является одной из ведущих сторонниц применения «схем биологических рыночных отношений» к взаимодействиям грибов и растений. Биологические рыночные отношения не являются сами по себе новой идеей. Их используют для описания поведения животных уже много десятилетий. Но Кирс и ее коллеги первыми применили эти понятия к организмам, не имеющим мозга (см.:, например, работы Werner et al. [2014], Wyatt et al. 2014], Kiers et al. [2016], а также Noë and Kiers [2018]). Для Кирс экономические метафоры поддерживают экономические модели, которые являются удобными исследовательскими инструментами. «Дело не в попытке провести аналогии с человеческими рыночными отношениями, – сказала она мне. – Это позволяет нам делать предположения, которые можно проверить с большей достоверностью». Вместо того чтобы свести изменчивый до головокружения мир обмена между грибами и растениями в размытые понятия «сложности» или «контекст-зависимости», экономические модели позволяют разорвать плотные паутины взаимодействий и проверить основные, базисные гипотезы. Кирс заинтересовалась биологическими рынками после того, как узнала, что растения и микоризные грибы используют «взаимные выгоды» для регулирования обмена фосфором и углеродом. Растения, которые получают от микоризного гриба больше фосфора, лучше снабжают его углеродом; грибы, получающие от растения больше углерода, поставляют ему больше фосфора (Kiers et al. [2011]). С точки зрения Кирс, рыночные модели позволяют понять, как эти «стратегические торговые отношения» могли развиться в прошлом и как они могли бы измениться в различных условиях. «До сих пор они служили полезным инструментом, хотя бы в том, что они позволяют нам ставить разные эксперименты, – объяснила она. – Мы можем сказать, что теоретически, как только мы изменим число партнеров, торговая стратегия должна измениться определенным образом в зависимости от имеющихся ресурсов. Это позволяет нам провести эксперимент: давайте попробуем поменять количество партнеров – и посмотрим, изменится ли действительно стратегия. Это скорее тест, нежели строгий протокол». В таком случае рыночные системы являются инструментом, собранием историй, основанных на человеческих взаимодействиях, которые помогают сформулировать вопросы о мире, создать новые перспективы. Это не означает, что нужно, как Кропоткин, сказать, что люди должны подражать поведению организмов и существ, не принадлежащих к миру человека. Не значит это и что растения и грибы являются индивидуалистами-капиталистами, принимающими рациональные решения. Конечно, даже если бы они были капиталистами, вряд ли бы их поведение совпало совершенно с рамками конкретной человеческой экономической модели. Как, несомненно, признает любой экономист, человеческие рынки не ведут себя как «идеальные рынки» на практике. Беспорядочная усложненность человеческой экономической жизни выплескивается за рамки моделей, построенных для нее. И в действительности жизнь грибов также не помещается точно в рамки теории биологического рынка. Для начала, биологические рынки зависят – как и человеческие рынки, отражением которых они являются, – от способности идентифицировать отдельных «торговцев», действующих в своих собственных интересах. Суть проблемы здесь состоит в том, что неясно, что считается индивидуальным «торговцем» (Noë and Kiers [2018]). Мицелий «одного» микоризного гриба может слиться с другим мицелием и оказаться с несколькими разными типами ядер – с несколькими разными геномами, – циркулирующими по его сети. Что считать индивидом? Отдельно взятое ядро? Одну взаимосвязанную сеть? Кусочек сети? Кирс четко и прямо воспринимает эти сложности: «Если теория биологического рынка не поможет в изучении взаимодействий грибов и растений, мы перестаем ее использовать». Рыночные системы являются инструментами, полезность которых нельзя определить заранее. Тем не менее для некоторых исследователей в данной области биологические рынки представляются проблемой. Как заметила Кирс, «эти споры могут стать эмоциональными без какой-либо особой причины, которая могла бы эту эмоциональность вызвать». Может быть, действительно верно, что биологические рыночные системы задевают в нас социально-политический нерв? Человеческие экономические модели многочисленны и разнообразны. Однако в основном теория о системах биологических рынков поразительно похожа на капитализм свободного рынка. Принесло ли бы какую-либо пользу сравнение ценности экономических моделей различных национальных культур? Существует множество способов приписывать ценность чему-либо. Вполне возможно, что существует обменная валюта, которую никто не принимал во внимание.

обращаться с ними как с техникой: интернет и всемирная паутина значительно больше отвечают понятию самоорганизующейся системы, чем многие человеческие технологии (по словам Барабаши, всемирная паутина, кажется, имеет «больше общего с клеткой или экологической системой, чем со швейцарскими часами»). Тем не менее эти сети построены из технического оборудования и протоколов команд, которые самоорганизующимися не являются и прекратят действовать без постоянного человеческого наблюдения.

«искусственно создавать дихотомию»: Сапп рассказал мне историю, иллюстрирующую ту легкость, с которой метафоры биологов становятся источниками конфликтов. Он заметил, что многие изображают бо`льшие и более сложные организмы, такие как животные и растения, в качестве более «успешных», чем бактерии или грибы, с которыми они являются партнерами. Сапп этому аргументу придал мало значения. «Что считать успешным? В последний раз, когда я присматривался к этому миру, он в основном состоял из микроорганизмов. Эта планета принадлежит микробам. С микробов все начиналось, микробами все и закончится намного позже того, как исчезнут сложные “высшие” животные. Микроорганизмы создали ту атмосферу и ту жизнь, которую мы знаем, они составляют большую часть наших тел». Сапп поделился со мной своим наблюдением за тем, как эволюционный биолог Джон Мейнард Смит принижал роль микроорганизмов изменяя метафору. Если микроб получал выгоду от взаимоотношений с бо`льшим организмом, Мейнард Смит называл его «микробным паразитом», а бо`льший организм – «хозяином». Однако если бо`льший организм манипулировал микроорганизмом, Мейнард Смит не приписывал ему паразитизм. Он изменял метафору и называл большой организм «господином», а микроба – «рабом». Больше всего задевало Саппа то, что для Мейнарда Смита микроорганизм всегда был либо паразитом, либо рабом, но никогда не воспринимался как доминантный партнер, управляющий действиями хозяина. Микроб никогда бы не стал контролирующей фигурой.