Евгений Бульба - Биология и Буддизм. Почему гены против нашего счастья и как философия буддизма решает эту проблему

Дальше мы переходим на следующий уровень – организменный. Живой организм имеет другие цели, нежели сформировавшие его гены. У него качественно иная точка отсчета – он смертен. Весь его интерес здесь и сейчас. В отличие от «интереса» гена, который в нашем понимании потенциально бессмертен и для которого нет вообще какого-то там «здесь» или «сейчас». Получается, что эгоистичный ген произвел существ-альтруистов, которые на своем временном уровне открыли, что быть альтруистами не всегда в их интересах. И на этом новом уровне – уровне организмов – проявилась странная черта – «контейнер» восстал против «хозяина». И стал периодически вести себя так, как хозяину совсем не выгодно – например, не размножаться любой ценой, а выживать или даже искать удовольствия вне размножения.

Сделаем очередное отступление, чтобы не смешивать понятия, и повторим опять: когда мы говорим о генах и их «интересах», то не имеем в виду ничего иного, как тип растянутой во времени химической реакции. Эта растянутость обеспечивается поколениями носителей. Ген жив до тех пор, пока жив последний организм, в котором он представлен. Логика гена не имеет ничего общего с понятиями «жизнь», «существо», «цель», «смысл», да и с понятием «логика» тоже. История гена тянется через ряд поколений носителей, и его совершенно не интересует судьба существ-носителей. Однако гены могут образовывать сложные комплексы, которые влияют на предпочтения носителя таким образом, чтобы эффективно обеспечить задачи генов – размножайся, ищи подходящего партнера, утверждайся в иерархии, питайся… Все это заложено генетически. В том числе гены могут формировать склонность к взаимопомощи, но только в той мере, в какой это соответствует их главной задачи – репродукции.

Склонность к взаимопомощи в первую очередь распространяется на родственников – существо может само не размножаться, а помогать размножению родственников. Наследственная информация у близких родственников с большой вероятностью будет схожей, и с точки зрения гена все логично – ему все равно, какая особь обеспечит его распространение.

С появлением многочисленных форм организмов образовался следующий уровень – групповой. Там уж совсем все запуталось. На этом уровне интересы гена дошли до абсурдной точки – некоторые особи совсем отказались от размножения и тем не менее постоянно присутствуют как тип (гомосексуализм у животных). Оказывается, это выгодно группе.

На уровне популяций и групп знакомые чудеса эволюции воспроизвелись в очередной раз и явили образец альтруистичного сотрудничества – общественных насекомых. Эти существа следуют вышеупомянутой генетической программе, повышающей вероятность распространения своих генов, – родственному альтруизму. На этом уровне эгоистичный ген заставил животных строить гнездо, заботиться о потомстве, поддерживать родственников, воевать с другими популяциями и так далее.

И здесь нам тоже необходимо избежать опасной и ложной привычки наделять окружающую природу своим примитивным человеческим смыслом – очевидно, что «альтруизм» одноклеточных и насекомых не является тем, что мы вкладываем в это понятие. Это просто врожденные роботизированные стратегии. Они не несут никаких отпечатков добра или зла, альтруизма или эгоизма. Муравей не добрее и не благороднее слепня, а пчела не более трудолюбива, чем глист или пиявка. Наши оценки этих существ живут лишь в надуманном мире восприятий и ассоциаций. Поведение этих животных жестко генетически предопределено, и наши попытки пришить им моральные оценки говорят только о нашем же невежестве. Пчелы или оводы не «создают карму», их поведение не является отражением некоего «универсального морального принципа», заданного высшим разумом, они не выполняют «волю Творца», они не являют пример нравственности, данный нам в назидание «высшими силами».

На следующем витке эволюции противостояние усложнилось – млекопитающие обрели некоторую свободу поведения и стали проявлять поведенческие реакции, учитывающие большее количество условий. Например, оказалось, что группе необходимо некоторое количество неродственников – близкородственные группы вырождались, кроме того, жизнь млекопитающих полна неожиданностей, и группы часто перемешивались. Родственный альтруизм расширился до группового – в своей группе все еще высока вероятность поддержать родственника, и, кроме того, группой легче выжить. Чтобы группы выжили в межгрупповой борьбе, необходимо было как-то отфильтровывать эгоистов – появился реципрокный альтруизм.

В группе млекопитающих появляются следующие эволюционно связанные ступени альтруизма: мать бескорыстно заботится о детях, родственники охотнее помогают друг другу, чем посторонним, ну а с остальными членами стаи каждое животное сотрудничает на основе взаимности.

До сих пор все выглядит логично и достаточно предсказуемо, но грянул гром, и появились приматы. И если до этих пор ситуация выглядела сложной, но более-менее понятной, то приматы окончательно все запутали. Эмпатия, парохиальность, эгалитарность, добавленные к реципрокному альтруизму и борьбе за существование, создали дивный мир, в котором части противоречат друг другу и борются, но ни одна не побеждает. Ну и в качестве «вишенки на тортике» – человек. Примат, который и так уже безнадежно противоречивую ситуацию поставил с ног на голову. У человека механизмы, выработанные как средство распространения своих генов, стали использоваться в других целях – зачастую противоположных. На ранних стадиях человек подчинялся всем законам биологической эволюции и воспроизводил положенные формы борьбы эгоистов с альтруистами, но… Он добавил еще один уровень – благодаря усиленной способности к рефлексии перенес борьбу в сознание. Теперь он не только принимал участие в групповой и индивидуальной эволюции – в его сознании шла постоянная борьба между двумя магистральными тенденциями. Чистых эгоистов и альтруистов среди нас крайне мало, и им, наверное, проще живется… Остальные мечутся в выборе между совестливой эмпатией и эгоистичным лицемерием.

Кроме всего прочего, человек в ходе этой внутренней борьбы выработал сложную систему культурного наследования, которая сама по себе неоднородна и внутренне конфликтна и вдобавок периодически конфликтует с биологическими программами, которые также простотой отнюдь не отличаются. Получается, что то, что создавалось как утилитарный механизм, стало противоречить своему предназначению. Думаю, окинув взглядом весь этот винегрет человеческих сложностей, мы захотим хоть как-то его упростить ради понимания.

• Наша первая встреча с процессами, ведущими к альтруизму, случилась очень рано. Совсем рано. В тот момент, когда каждый из нас был просто оплодотворенной яйцеклеткой в матке своей мамы. Яйцеклетка начала делиться, и каждая новая клетка не пускалась в независимое плаванье, а оставалась в колонии и специализировалась. Наши альтруистичные клетки соглашались не размножаться, а становиться специализированными тканями – нервами, мышцами, скелетом, кожей… Этот этап характерен для одноклеточных и колоний.