Евгений Бульба - Биология и Буддизм. Почему гены против нашего счастья и как философия буддизма решает эту проблему

• С ранних лет и до глубокой старости мы испытываем иррациональную привязанность к родным: детям, родителям, братьям-сестрам, племянникам… На том основании, что «это наша кровь», мы готовы им прощать самые отвратительные проступки и поддерживать в ситуации, когда они неправы. Мы фетишируем родительскую любовь, которая, как правило, слепа, и готовы в любой момент, даже по надуманному предлогу, ринуться на защиту своего чада. Всего пару столетий назад мы были бы готовы включиться в кровную месть. Мы готовы беспокоиться о своих детях, даже если они отнюдь не паиньки. Если у нас нет собственных детей, то мы тянемся к племянникам и дальним родственникам. Мы чувствуем смутное осуждение к тем, кто разрывает родственные отношения, пусть даже и вполне оправданно. Так в нашем сознании проявляется родственный альтруизм. Этот вид альтруизма еще называется родственным отбором, и в эволюции он появляется у общественных насекомых.

• С подросткового возраста мы стремимся принадлежать к какой-нибудь группе – уличной банде, спортивной секции, группе музыкальных фанатов… Нам нужны «свои». С возрастом эта группа меняется, но стремление остается. Развитой человек придумывает массу возвышенных поводов, чтобы объяснить свою преданность группе. И чем более развит человек, тем благороднее мотивы и обширнее группа. Преданность уличной банде меняется на национализм, патриотизм, профессиональную группу, религию, любовь к родному городу или родине, борьбу с угнетателями… Но в основе столь благородных объединений все равно лежит достаточно мрачное качество – групповой альтруизм, основанный на групповом отборе. У людей групповой альтруизм получил название парохиального, он и вынуждает искать свою группу. Но для единения нужны «чужие», групповой отбор работает только в условиях борьбы с другими группами, а значит, приводит к братской любви с единоверцами, а также к межрелигиозной розни; патриотизму и иррациональному одобрению агрессии собственной страны, следовательно, к войне; преданности нации и ксенофобии, солидарности с трудящимися и классовой борьбе с теми, кто немного богаче… Групповой альтруизм наслаивается на родственный и появляется у стайных позвоночных.

• Мы готовы быть альтруистичными по отношению к людям, не принадлежащим к нашей родне и группе. Мы готовы быть, как нам кажется, действительно альтруистичными. Но при этом обидимся, если нам не ответят тем же, и не простим неблагодарности. То есть наш действительный альтруизм слегка отдает меркантильностью. Однако у него есть одна замечательная деталь – чувство справедливости, развернутое как к окружающим, так и к нам самим. Оно не позволяет нам быть как эгоистичными, так и глупо альтруистичными. Так работает взаимный (реципрокный) альтруизм, который описан у общественных птиц и млекопитающих.

• Мы способны искренне сочувствовать чужому горю – это эмпатия. Она развивалась как средство ускорить обучение, но ее побочный эффект оказался замечательным приобретением – мы способны сопереживать. Эмпатия есть у некоторых млекопитающих и птиц.

• Мы искренне беспокоимся о своей репутации. Порой настолько, что из молодых эгоистов с течением лет постепенно превращаемся в истинных альтруистов. Репутация появляется у приматов.

Отследив развитие альтруизма, приходим к выводу, что биогенетический закон распространяется и на поведенческие характеристики: в своем развитии мы повторяем все этапы становления альтруизма начиная с одноклеточных.

По непредвзятом размышлении получается, что мы гордимся тем, в чем нет ничего особенного. Так, в беззаветной заботе о семье нет никакой доблести – ею обладают даже насекомые. Это нормальное, запрограммированное поведение. И уж тем более нет поводов кичиться принадлежностью к какой-нибудь группе – гордость за свою семью, город, нацию, оказывается, имеет мрачные корни. Мы гордимся своей командой, страной, религией и в этом нет ни йоты личной заслуги – то же самое чувствуют все. Во всем этом нет ничего сколько-нибудь «нашего». Это шепчут в подсознании врожденные склонности. Наша искренняя убежденность в том, что мы принадлежим к единственно истинной религии, – всего лишь проявление примитивного группового альтруизма, она одинакова у фанатов всех религий.

Однако есть и хорошая новость – мы биологически настроены на сопереживание и сотрудничество. Мы рождаемся способными сопереживать и проявлять как эгоизм, так и альтруизм. У кого-то от рождения больше способностей к эгоизму, у кого-то – к альтруизму, но все мы имеем врожденные способности к обоим этим стремлениям. Развиваясь и взрослея, мы можем превратиться из маленького эгоиста в идеального альтруиста и наоборот.

Итак, в любом сообществе живых организмов, будь то бактерии или приматы, проявляется две тенденции: сотрудничество и паразитизм. По мере усложнения организмов партнерство принимает все более сложные формы. У стайных млекопитающих и птиц партнерство вышло на новый уровень – оно стало частично «культурным», а не исключительно генетическим. Эти животные обучают свой молодняк правилам поведения, вдобавок у них развилось чувство, облегчающее обучение, – эмпатия. У высших приматов сотрудничество, соединенное с эмпатией, приводит к такому уникальному чувству, как сопереживание, сострадание. Человек, пожалуй, наиболее сотрудничающий вид животных, смог формализовать правила сотрудничества – он создал моральные нормы, опирающиеся на врожденные качества: стремление к справедливости, альтруизм, сострадание…

В предыдущих главах мы исследовали происхождение биологического альтруизма и те механизмы, которые привели к появлению этического альтруизма и морали. Теперь нам нужно сделать полшага в сторону, чтобы присмотреться к закономерному итогу – традиционной морально-этической системе.