Максим Велецкий - Маргиналии. Выпуск первый

Итак. Если идеи самозамкнуты, то собака сама по себе не может ни существовать, ни быть познана, ни быть воплощена в конкретную собаку, ни пребывать в вечном покое. Мы попадаем в ситуацию невозможности бытия идей, воплощения идей и познания идей .

Платон прекрасен констатацией этого затруднения. Но одним росчерком стилуса (таким маленьким для человека и таким большим для человечества) он

– и доказывает невозможность изолированных идей,

– и демонстрирует один из способов их взаимодействия,

– и обосновывает свой метод их познания.

Процитируем наш фрагмент еще раз: « Разъединять каждое со всем остальным означает полное уничтожение всех речей, так как речь возникает у нас в результате взаимного переплетения идей ».

Трижды гениально. Сама речь, сам факт наших рассуждений об этом затруднении показывает нам выход из него: если мы говорим об идеях, значит мы с ними взаимодействуем, а если разные части нашей речи складываются в суждения, значит идеи взаимодействуют между собой , а значит они неизолированы, эмерджентны (способны в сочетаниях не просто складываться, а преумножать друг друга) и познаваемы. Доказывается это самим фактом доказывания – то есть речью (логосом). Фраза Платона о переплетении идей логосом выводит наше познание из тупика теории самозамкнутых идей: она делает возможным превращение автоматических операций умозрения сущности в рациональную, системную, объективную науку – ведь правильно рассуждая о вещах, мы может познать их. Речь об идеях перформативна – она удостоверяет себя самим фактом произнесения.

В «Софисте» Платон выстраивает замечательную пятерицу ключевых идей, показывая, что все они существуют только вместе , и при этом отличны друг от друга. Это бытие, движение, покой, тождественное и иное :

1) Идея – это нечто себе тождественное (как у Сократа): собачность есть собачность, А = А;

2) Но также она и иная по отношении к себе, поскольку содержит в себе нечто ей несвойственное – самотождественной собачности не свойственно самотождественное бытие , но без бытия не может быть и собачности, а потому собачность и тождественна себе, и инакова себе (поскольку содержит в себе иное, несобачное бытие );

3) Тождественное и иное хотя и противоположны друг другу как идеи, но едины друг с другом, поскольку связаны бытием , а также двумя другими ключевыми понятиями:

4) Каждая идея неизменна, то есть прибывает в вечном покое – ведь ее изменчивость нарушала бы ее тождественность ;

5) Однако если бы она только покоилась, то не могла входить во взаимодействие с иным (с бытием, с вещами и прочим), а значит ей присуще и движение .

Все пять главных идей и отличны друг от друга, и едины друг с другом, и противоположны друг другу – без бытия не может быть ни покоя, ни движения, ни тождественного, ни иного. Но и самого бытия не может быть, если бытие не движется, не покоится, ни является тождественным себе, ни иным в отношении себя (иначе бытием чего она могло бы стать?). И так далее.

Так Платон решает главное затруднение раннего идеализма: ведь по Пармениду (и отчасти по Сократу) бытие есть, а небытия нет . Но что будет, если допустить, что небытия нет? – если каждая из идей является только самой собой, то идей не существует – ведь получится, что раз любая идея не есть бытие, а значит она есть небытие, а небытия нет. Иными словами, если верить Пармениду, идея – это не-бытие. Значит, идея – это небытие. Но небытия нет, потому нет идей. Но это абсурд. Платон был вынужден признать, что небытие есть . Соединив бытие с не-бытием (с идеями движения, покоя, тождественного и иного) он перекинул мостик как между различными идеями, так и между идеями и вещами.

Для этого Платону нужно было пойти на трудный шаг, который под силу только человеку великой души – отказаться от того, во что верил в молодости, то есть преодолеть и элеатов, и Сократа – неслучайно он говорит о своих выводах как об «отцеубийстве» [«Софист», 241d]. Вдумаемся, насколько это трудно – несколько десятилетий возвеличивать Сократа и разрабатывать его теорию, а потом радикально от нее отказаться. Платон ведь опровергает не только своих учителей, но и самого себя, себя молодого.

Рассуждение Платона о противоречивом единстве пяти главных идей замечательно именно тем, что оно контринтуитивно. Выделять идеи из вещей – это прекрасно, но просто. Куда труднее, осознать, что этого совсем недостаточно – и что нужно отказаться от «детских» умозрений сущности и идти к построению статико-динамических моделей сущего. Совершив это «отцеубийство», Платон показал пример того, что такое научный стиль мышления – ученый обязан отказываться от желаемого в пользу истинного, даже если такой отказ означает и отказ от себя прежнего.

«– Посмотрим, не это ли портит всех остальных мастеров, так что они становятся плохими…

– Что ты имеешь в виду?

– Богатство и бедность. <���…> Разбогатевший горшечник захочет ли, по-твоему, совершенствоваться в своем ремесле?

– Нисколько.

– Скорее он будет становиться все более ленивым и небрежным?

– И даже очень.

– Значит, он станет худшим горшечником?

– И это, конечно, так.

– А если по бедности он не может завести себе инструмента или чего-нибудь другого нужного для его е ремесла, то его изделия будут хуже и он хуже обучит этому делу своих сыновей и других учеников. <���…> Значит, и от того, и от другого – и от бедности, и от богатства – хуже становятся как изделия, так и сами мастера. <���…> Так, по-видимому, мы нашли для наших стражей еще что-то такое, чего надо всячески остерегаться, как бы оно не проникло в государство незаметным для стражей образом.

– Что же это такое?

– Богатство и бедность. Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая кроме новшеств – к низостям и злодеяниям».

Меня всегда интересовала психология левых – интересно ведь, как и почему люди могут так мыслить и в такое верить. Многие штампы левой фразеологии я воспринимал как софистику, как систему уловок и махинаций – и только со временем стал понимать, что левые не столько врут, сколько недоговаривают. А вот что именно они недоговаривают, необходимо понимать и озвучивать.

Например, левых жутко беспокоит «обнищание» – по нему они льют кровавые слезы. Что же они предлагают в противовес? По логике, противоположностью бедности является богатство. А нищете (крайней степени бедности) противоположна роскошь (крайняя степень богатства). Так вот, по логике, те, кого так ранит бедность и нищета, должны бы в качестве идеала провозглашать богатство, изобилие и роскошь. Но нет: рабочий человек не должен жить богато – это аксиома левых. Потому пролетарские поэты так яростно осуждали «новое мещанство» (когда советских людей больше интересует собственный комфорт, а не судьба плотников Гондураса), а современные леваки так яростно борются с «потребительской психологией». У левых все это прекрасно друг с другом сочетается: и душевная боль из-за бедности бедных, и пламенная ярость из-за излишеств и роскошеств, даже если последние доступны «простому человеку»: «Что, квартирку свою захотел? Нет, мы тебя из коммуналки не выпустим!».