Александр Левинтов - Человечность

История и культура

Культура – это неприхотливая и жестко детерминированная цепь уникальных случайностей. Странная цепь…

Культура – вот и все, что реально остается от истории. А все, что было в истории, но не попало в культуру – навоз истории, как говаривал старик Гегель, а, может, он начал говаривать это, еще не будучи стариком. Возможно, но неочевидно, что мы потому и мучаемся здесь, в этой истории, чтобы привнести и оставить что-нибудь там, в культуре. Чем страшней и трагичней геологическая катастрофа, тем прекрасней и выразительней рельеф; если же таких катастроф не происходит, то мы получаем огромную, плоскую, унылую Западно-Сибирскую равнину с Васюганьем, самым большим болотом в мире.

Кстати, вот исторический анекдот об этой равнине.

Во время войны пленных немцев везли в глубокий тыл «восстанавливать народное хозяйство», на строительные работы, стало быть. Эшелон медленно пробирался по Транссибу. Через месяц военнопленные устроили бунт. На столь необычное явление слетелось высокое начальство, раздобыли переводчика, стали выяснять, предполагая, как обычно, что речь пойдет о плохом питании. Заготовили аргументы и на всякий случай приказ об увольнении старшины полевой кухни при эшелоне.

Каково же было изумление и недоумение начальства, когда они узнали причину недовольства: немцы уверяли, что над ними издеваются и возят по кругу на одном месте вот уже месяц. В их немецкие головы не укладывалось, что можно так долго ехать по совершенно не меняющемуся, абсолютно монотонному и пустому ландшафту. И переубедить их узколобое погонное начальство не смогло – пришлось вызывать из Новосибирска какую-то географическую профессуру.

Современная история все более становится культурологией, наукой о зарождении и становлении культурных норм.

Искусствоведение, культурология, религиоведение, науковедение – эти дисциплины, несомненно, имеют исторический оттенок и аспект. Можно даже утверждать, что все они – прикладная история, поскольку практикой истории является культура, а не социальная сфера: люди, сколько ни производи над ними социальных экспериментов и реформ, так и останутся, собранные вместе, стадом. Человек интересен только поодиночке, в любой социальной действительности люди примитивны, примитивней стадных насекомых. И в этом – «стыдная тайна неравенства» людей.

История и становление личности

Личность формируется в ходе познания и понимания истории – в этом образовательное значение истории. Можно быть кем угодно, но без знания, понимания, проникновения в историю, личность не может состояться. Этот феномен тщательно исследован Библером. Личность неперсонифицирована, она «разлита» по истории и неотделима от нее. И мы постоянно сталкиваемся с тем, как личность с неизменностью обращается и возвращается к истории: Иисус все время ссылается на пророков и всю предшествовавшую Ему Священную Историю; самая лучшая публичная речь, речь Перикла, произнесенная при похоронном ритуале погибших афинских воинов и записанная для нас, потомков, Фукидидом, обращена в историю Афин и Эллады; знаменитая Нобелевская лекция Иосифа Бродского – об истории поэзии и поэтов России.

Осознание своей личной эфемерности есть непременный атрибут личности, апеллирующей не к своей величине и значимости (как это сделано на сайте Александра Солженицына: «Великий русский писатель Александр Солженицын», а далее уже можно не читать), а историческому опыту и ряду, к которому причисляет себя личность, к той последовательности смен культурных парадигм, где она, личность, – одна из норм.

Согласно концепции Пиаже, человек своей жизнью проживает всю историю человечества, в миниатюре повторяя основные исторические этапы и переломы. Личность осознает себя, помимо этого, еще и историческим переломом. Можно сколько угодно потешаться над Васисуалием Лоханкиным, но сермяжная правда заключается в том, что этот голодающий интеллигент, вылавливающий ночью кусок мяса из борща, является личностью – он вошел в историю и культуру всею силою своего ничтожества. И теперь каждый из нас – немного Лоханкин, каждый – автор ненаписанных трактатов «Я как зеркало русской революции», «Я и Лев Толстой». Благодаря ВасисуалиюЛоханкину, мы можем смеяться и подтрунивать над собой, мы можем, не теряя собственного достоинства, оценить свое место в истории и культуре, даже если это место описывается как нулевое или с отрицательным значением.

История и власть

Как географу неинтересно знать, что на Цейлоне дышат воздухом, так историку должны быть безразличны властители и власть имущие, потому что вся история – история борьбы за власть и с властью.

Парадокс власти заключается в том, что, чем больше ее, тем больше у власть имущего преступать пределы своей власти. Этот эффект самовластия, когда власть сама себе начинает диктовать законы и разрешать себе все сверх ею же установленных законов, можно наблюдать и в России, где царская самодержавная власть ничем по этому признаку не отличается от власти партийного генсека или беспартийного президента. Однако мы можем наблюдать самовластие не только в странах традиционно авторитарного режима, но и в традиционно демократических странах: воля президента США, умело и профессионально управляемая реальными носителями власти, практически неограниченна.

Самовластие не является болезнью и манией самой власти – оно касается каждого. Чем больше самовластия, тем меньше свободного волеизъявления, называемого властью самоуправством, а историей – самоуправлением. В России самоуправство доведено даже до состояния уголовно наказуемого деяния: действия по защите собственных, истинных или мнимых, интересов, прав и свобод в ущерб интересам государства и власти караются довольно жестоко.

Власть возникает при делегировании любой, пусть самой ничтожной общественной функции конкретному персонажу – и этот персонаж (названный Достоевским «юпитером ключа и тряпки») начинает превращать эту функцию в орудие гнета: швейцар вместо того, чтоб открывать двери, превращается в хорошо накаченный блок-пост пивной или ресторана, учитель использует микроскопический избыток знаний для подавления воли бедных школяров, продавец волею веса данной ему гири выжимает из покупателя копейку, президент превращает «охраняемую» им конституцию в антиоппозиционную дубинку и т. д. до усталой бесконечности.

Именно поэтому (а в противном случае большинству людей было бы абсолютно плевать и на власть, и на самовластие, и на подмену законов волей), против самовластия (против власти, следовательно, неважно, кто представляет эту власть, президент или участковый милиционер) мы вынуждены бороться повсеместно и ежеминутно, как жители Цейлона, вынужденные все время дышать воздухом.