Александр Левинтов - Человечность

Миф и мифология могут имеет злонамеренный характер. Это особенно заметно в современных политтехнологиях, в пропаганде и сотворении культа личности всяких мерзавцев: Ленина, Сталина, Мао-дзедуна, Гитлера, Ким-Ир-Сена и его сынка и нынешнего внучонка, Путина и им подобных. Часто мифы запускаются, чтобы скрыть правду. Своеобразной мифологией было покрыто сознание советского общества: чтобы скрыть нищету и неприглядность настоящего им монтировалась картина светлого и скорого будущего. Эта мощная мифология подкреплялась великими стройками коммунизма, на которые тратилась значительная часть и без того скромных достижений плановой подневольной экономики.

Миф является хроническим явлением нашего, изначально аутичного сознания, собственно, и породившего нас как человеков. Наш мир гораздо более мифологичен, чем реален. У меня даже есть подозрение, что он вовсе не реален, а только мифологичен, если считать миф интерпретацией (чаще всего, моральной интерпретацией) реальности: деревенский батюшка объясняет своим прихожанам градобитие их грехами и непослушанием, как будто силам небесным и атмосферным есть дело до мелкого воровства и плутовства в деревне Затеряевке и они именно для наказания этих несчастных особо сильно замутили циклон в далеком от Затеряевки Карибском море.

В своей реальной и нормальной жизни мы живем в пространстве, изнывая от этой плоскости унылого существования. Мы постоянно пытаемся построить некоторую вертикаль своей жизни, понимаемую нами как вертикаль времени. От глубин до сегодняшнего момента настоящего времени мы пребываем в мифах, перпендикулярно горизонтальному миру пространства, а от сегодняшнего дня ввысь до вершин будущего – в утопиях («Утопия» Томаса Мора так и переводится как «Без места», то есть вне пространства, только на вертикали времени).

Мы привыкли обращать свои мифы в утопии: в основании онтологии практически всех проектов лежат давно забытые мифы и чаяния: самолеты пестрыми коврами летали по сказкам Шехерезады, ракеты возносили Магомета к Аллаху, в самодвижущейся печке угадывается паровоз Ползунова, а Южсиб видится как шайтан-арба.

Миф, обращенный к детям и детскому восприятию, предназначенный для воспитания детей, называется сказкой.

Миф чаще всего несет в себе информацию, нами не понимаемую, неугадываемую, непознаваемую – и именно поэтому мифы так притягательны для нас.

А, если честно, то миф, как сказал мне знаменитый Вяч. Иванов из Лос-Анджелеса, это «рассказ об истинном»…

…В пещере охотников-троглодитов куском мягкой охры была нарисована схема охоты. Охотники – прирожденные художники, ведь и тем и другим нужны зоркий глаз и твердая рука: неважно, что зажато в ней – дротик, копье, палка, камень или податливая цветная глина.

Сцена охоты понадобилась опытному охотнику, чтобы объяснить молодым охотникам правила и законы этого занятия, позиции и действия ее участников, слов-то явно не хватало в том рыкающем говоре опытного троглодита. Потом, после охоты, он на том же рисунке объяснит, кто из новичков какие совершил ошибки, и как надо было действовать правильно. Те согласно и с чувством вины покивают, постепенно прозревая в своей опасной, сложной и интеллектуально насыщенной (для троглодита) деятельности.

Рисунок потом много раз будет дополняться и исправляться, в нем появятся другие звери и другие декорации охоты, но он продолжит служить наглядным пособием в школе юного троглодита.

А потом троглодиты кончились.

По разным причинам: то ли их истребили другие троглодиты, то ли хищники, то ли они стали жертвой стихий, то ли просто потому, что Ф. Энгельс закончил писать первую главу своего бессмертного труда «Происхождение всего подряд» о периоде дикости и варварства.

И пещера долгое время пустовала, и ничей костер более не освещал своими колышущимися отсветами наскальные изображения, утонувшие в вековом мраке и молчании.

Но пришли другие люди, совсем другие. От присутствия троглодитов не осталось никаких следов, кроме рисунков.

И эти рисунки привели новых людей в священный трепет, потому что они еще не успели прочитать знаменитый труд Ф. Энгельса, они вообще еще не научились читать по-немецки.

Рисункам был придан статус священных и написанных богами символов, например, тотемов. К иконическим, точнее, иконизированным изображениям обращались с молитвой и за советом, как к более опытным и уже много пожившим на этом свете существам.

Следующая волна заселения и обнаружения пещеры с наскальными изображениями придает ей статус места обитания неких богов, пещера становится духовно заселенной, неся на себе печать добра или зла, она табуируется либо превращается в место поклонения и паломничества.

Наконец, появляются ученые, которые все объясняют, датируют, хронологизируют и относят это явление к определенной эпохе, типу и роду, вставляют в рамки истории и культуры. Круг замыкается.

Почти.

Потому что за учеными и их сенсационными публикациями тянутся туристы, представители познавательного туризма, а в их аръергарде – рерихнутые, рериховатые, медитанты, новоязычники и сатанисты.

И колесо покатилось по новому кругу.

Следующая история совсем коротенькая.

Одна из героинь романа В. Шишкова «Венерин волос» вспоминает, как она маленькой девочкой впервые попала на кладбище и была очень удивлена крестами над могилами, которые она восприняла как огромные знаки +. Далее, по моему предположению (этого в романе нет), она могла найти среди своих сверстниц понимание и единомыслие по поводу этого символа позитива и сложения добра\блага и создание детьми мифа о тайном объединении всех мертвых в некий союз: то ли с целью помощи живым, то ли в отмщении им и борьбе против них. Такая группа детей вполне могла бы дойти до идеи группового суицида с целью проникновения в союз мертвых.

Эти две истории позволяют построить некую общую схему построения мифа:

Некоторому акту(действию) придается знаковая форма, поскольку непоименованное и необозначенное а) незначимо, б) имеет потенциальную энергию к опубликованию и превращению в тему или предмет коммуникации и в) сомнительно вообще в своем статусе бытийности (номиналистский подход). При этом понятно, что знак может быть похож на свой денотат, как в случае с наскальной живописью) а может быть и весьма отдален от него по чисто внешним признакам (крест над мертвым христианином или, как еще более яркий пример, буква и слово «я» и я сам как денотат этого знака).

Наша действительность – месиво актов, свершаемых нами, над нами, с нами и вокруг нас. Ежедневно, ежечасно и ежеминутно мы участвуем или наблюдаем множество различных и разнообразных актов. Лишь очень немногим из них удается стать фактом.