Анатолий Демин - Эпизоды народной жизни начала XX века

Помятуя поговорку «Коси, коса, пока роса», на сенокос косцы выходят с рассветом. У каждого в кармане или в сапоге точильный брусок – оселок. Возьмёт косец в левую руку черенок косы, называемый косьём, воткнёт заострённый свободный его конец в землю и, придерживая косу на весу, начинает правой рукой вострить её, протаскивая оселок вдоль жала то с одной, то с другой стороны. И раздаётся в утренней тиши: вжик, вжик-вжик-вжик!

Умелый косец острой косой срезает траву, будто бреет, почти под самый корень, едва касаясь тыльной стороной косы, пяткой, поверхности луговины и оставляя за собой прокос, равный размаху косы.

Вообще, коса – несомненно, гениальное изобретение человека, кратно увеличившее производительность труда при заготовке сена и на жатве по сравнению с предшествующим ей серпом. Как изделие кузнечного не ремесла даже, а скорее уж искусства, коса совершенно удивительна! Пожалуй, она являет собой единственное абсолютно асимметричное творение человеческих рук и ума. Иными словами, сложнейшая форма косы исключает возможность вообразить какую-либо плоскость, делящую её на симметричные или подобные части. Все детали косы наилучшим образом соответствуют своему предназначению – срезать траву, волочить её за собой и укладывать в валок слева от прокоса. Кстати, любопытно то, что коса была придумана для правшей, поэтому, даже если косец по своей природе левша, то всё равно он вынужден косить как все – справа налево.

Косцы на покосе идут вслед друг другу, с уступом на ширину прокоса. Первый из них – закопёрщик. Взмахами своей косы и поступью именно он задаёт темп косьбы всем остальным. Следуя за впереди идущим, нельзя ни отставать от него, ни приближаться, дабы случайно не порезать ему ноги.

Летают по созревшему разнотравью три косы братьев Боровковых, и за их спинами с проступившими на рубахах пятнами горячего мужицкого пота ложатся три пышнотелых валка напитанной соками и силой июльской травы. И до чего хорошо радующее крестьянскую душу обильное разнотравье русских лугов! Тянутся тут к солнцу, соседствуя и перемежаясь, взрастая густым зелёно-узорчатым покрывалом кашка-клевер с белыми и розовыми головками соцветий, тимофеевка, люцерна, костёр, вика и многие другие травы.

К полудню валки скошенной травы, подвяливаясь под жаркими лучами, начинают источать терпкий сильный аромат свежего сена. Часам к четырём пополудни на смену мужикам на скошенную луговину выходят бабы ворошить сено. Это значит – переворачивать деревянными граблями валки высушенной стороной к земле, сырой – к солнцу и разгребать-взрыхлять, дабы к полудню другого дня скошенная трава стала сеном. Поутру мужики снова на покос, а после обеда все вместе – собирать готовое сено и складывать его в стожки. Так вот день за днём.

На ближние-то покосы ходят в очередь. Отдохнуть, покушать можно и домой вернуться. На дальние же едут на телегах всей семьёй разом, кроме стариков и старух. Берут с собой всё, что может потребоваться для работы, готовки еды на кострах и ночлега в поле. По приезде на место лошадей распрягут, свяжут им передние ноги верёвочными путами и отпустят на вольный выпас; бивак, вроде солдатского, разобьют; подтележья затенят домоткаными ковриками – отдохнуть днём в тенёчке, кваску в холодке испить; шалаши соорудят для ночёвок и будут обретаться так вот, пока не свезут последний воз сена на усадьбу.

Да, трудная сенокосная пора, но радостная – на сердце легко, благостно. Оттого, должно быть, и пелись песни, что изливались из душ людей, возвращавшихся вечерами с покоса домой, – уставших, но полных безмолвной любви к щедрой отчей земле.

Из-за страшных неурожаев в 1911 и в 1912 годах голод со своими беспощадными дочерями – болезнями – во многих российских губерниях унёс в могилу сотни тысяч жизней. Не минула горькая чаша сия и Тульщину, где люди тоже тяжело, с потерями пережили злое лихолетье, и немало было семей, куда наведалась тогда голодная смерть. Не прошла беда и мимо семьи Евтеевых.

Началось всё со скотины: по летней засухе не запаслись вдосталь даже сеном. Уже к Рождеству Христову совсем стало нечем её кормить. Не дожидаться же покуда издохнет – порезали на мясо всю, что ещё оставалась. Не решались лишь пустить под нож Чернуху – кормилицу коровку, едва стоявшую на ногах, но всё ещё дававшую по две кружки молока в день. И всё – так и не прокормила, как ни изощрялась, хозяйка Мария Прохоровна своих родных. Первым сломался престарелый уж свёкор. Когда стал совсем плох и уж не вставал с постели, позвал для последнего слова любезную свою сношеньку.

– Ты вот что, Маруся, коровку-то не режь, сберечь бы Чернуху-то надоть. Хучь кружку молока, а всё дасть.

– Ой, не знаю, батюшка, на завтрева последний клок сена остался, а дале что? – ответила ему Мария Прохоровна, утирая слёзы в уголках глаз изнаночной стороной фартука.

– А ты солому с сарайных крыш сыми, – продолжил вразумление уже еле слышимым шёпотом отходящий старик, – сечку из её делай. Может, Бог даст, и передюжит кормилица, а с ней и деток сбережёшь…

Послушалась свёкора Евтеиха, как звали Марию Прохоровну соседи, и всё-таки не смогла она оградить от пустоглазой гостьи с косой младшенького двухлетнего сыночка Ванюшу со старшей, хворой от рождения, дочкой Варей – ненадолго они пережили дедушку. Горе горькое! Да, слава Богу, уцелели старший сын Никита, две дочки – подростковая Фрося и малолетняя Люба. Выжил и мужик её, Парфён, хотя, переболев тифом, от слабости еле волочил ноги, но всё равно грех на судьбу жаловаться – ведь могло быть и гораздо хуже. Зимой вот и вовсе чуть было все не перемёрзли, как топить-то нечем стало и дров купить было не на что. Пришлось тогда баню разобрать на дрова. К весне подъели даже семенные зерно и картошку, сохранив, правда, картофельные очистки с почками, надеясь, что и они дадут всходы, коль посадить их вместо клубней. Неизвестно, оправдались бы эти надежды и чем бы питались люди в предстоящую зиму, оставшись к посевной без семян. Да, слава Богу, не дали загинуть крестьянству губернские власти – закупили на средства специально организованных фондов в других благополучных губерниях посадочный картофель, семена зерновых – ржи, пшеницы, овса, проса, ячменя, гороха – и выдали бесплатно всем нуждающимся.

Теперь уж, слава Богу, всё позади. Нынче-то точно можно сказать – трудно, горемычно, но перемогла семья Евтеехи суровое время. Виды на нынешний, по всему видать, отменный урожай зело хороши. В огороде новина так и прёт: лук зелёный хорош; репа дюже добра – на стол уже вполне сносна; щавель – в самый раз для щавелевых щей; морковь на грядках взошла и разлохматилась изумрудной ботвой очень густо – прореживать надо! Надёрганные морковинки, хотя пока бледные и тоньше мизинца, а уже в дело с пользой идут – сырыми дети с охотой хрумают, да и на заправку в похлёбки годятся. Важнее всего, однако, что дождались молодой картошки – подкапывай помаленьку, пусть мелковатые, но уже съедобные клубеньки – да в печь.