Анатолий Демин - Эпизоды народной жизни начала XX века

Кстати, весьма примечательно, что деревня Кобылинка, как, впрочем, и многие другие русские деревни, к концу семидесятых годов XX века полностью обезлюдела. В течение пяти лет после съезда последних её жителей все дома и дворы были по камушку, по кирпичику разобраны на строительный материал для построек на иных местах – когда бывшими владельцами покинутых усадеб, а когда и ушлыми людишками, охочими до всего, что «плохо лежит». А ещё четверть века спустя от живописной деревеньки с многовековой историей уже не осталось и следа, но из ключа, когда-то именовавшегося Кобылинским, по-прежнему, струясь, сбегает в Плавицу благодатная водица.

От ближайших к ключу домов ходили по воду с коромыслом. Умный человек придумал деревянное коромысло, и сделать его добротным – прочным и лёгким – было под силу только настоящим умельцам. Коли научиться правильно ходить с ним, то, не расплескав ни капли, легко можно было носить по два ведра ключевой студёной водицы – и бабам, и молодайкам.

Прасковья Соболева – требовательная и строгая свекровь, поучая свою молодую сноху, вовсе не носившую в девках коромысла, как надо ходить с ним, так говорила: «Ты, Анфиса, широко-то не шагай – вёдра враз расшатаешь и воду расплещешь. Ступай мягко, ровно, малыми шажками, спину держи прямо. С коромыслом надобно не идти, а будто лебёдушкой плыть».

Учила она сношеньку скорее для порядка – чтоб умела, если что. Нужды-то носить воду вёдрами не было. Муж у Прасковьи, Ерофей Федотович, – мастер на все руки: и шорник, и бондарь, и плотник, сделал водовозку лучше, чем у многих других. В водовозке главное – большая (чем больше, тем лучше) бочка, надёжно скреплённая с повозкой. Вот Ерофей Федотович и сладил бочку размером чуть ли не вдвое больше против обычных из отборных дубовых клёпок – узких, длинных, гладко отёсанных дощечек. Вместо четырёх железных обручей, стягивающих клёпки в плотную бочную стенку, заказал у кузнеца и поставил шесть обручей, а двумя железными хомутами обхватил и притянул бочку к повозке так, чтобы не скатилась с повозки на косогоре, не сползла назад на крутом подъёме или вперёд на лошадь на крутом спуске. Когда приходила пора, хомуты отсоединялись от повозки, бочка перестанавливалась на сани и сызнова уже к саням крепилась хомутами, превращая сани в зимнюю водовозку. На самой макушке у бочки было вырезано наливное оконце, чрез которое она наполнялось водой с помощью черпака – деревянного ведёрка на длинной ручке. Водовозки такие стояли у крестьян во дворах, и, по опорожнении, в них запрягали лошадь и ехали на ключ, а там, не сходя с водовозки, длинноручным черпаком наполняли ключевой сладкой водой свои водовозные бочки. Воду, по потребности, брали из бочек – влезали на водовозку, зачерпывали ведром через наливное окно, ставили полное ведро рядом с бочкой, слезали на землю, опять брали ведро и тогда уж вносили в дом. Очень морочно да и нелегко! Вот и измыслил мастеровитый Ерофей Федотович водосливной кран на манер самоварного, только что не медный, а из дерева, и врезал его в торец бочки, в самый её низок. И после того уж не было нужды лазить домочадцам на водовозку, а всего-то – подойти с вёдрами к водовозке, повернуть кран, подождать, пока прозрачная тугая струя наполнит ёмкости до краёв, и закрыть кран. Всё просто, и никакой мороки!

Хорошая мельница, ветряная ли, водяная ли, всё едино, – это великое благо для крестьян по всей округе. Ведь, коли нет мельницы, приходится в семьях по старинке зерно молоть на ручных жерновах – нелегко и долго, да и мучица поплоше выходит. Хлеб-то, конечно, из такой муки получался добрым, но вот пироги, пышки или блины заметно уступали вкусом испечённым из мельничной муки. На Плавице стояло четыре водяных мельницы, но самую лучшую построили купцы братья Спиридоновы на краю деревни Лопатинки, кою, по деревне, и прозвали лопатинской мельницей. Приметна она была прежде всего мостовой плотиной, поднимавшей уровень воды в реке перед собой никак не меньше чем на два с половиной метра и позволявшей направлять воду по специальному лотку на мельничное колесо сверху, а значит, увеличить скорость его вращения более чем в два раза по сравнению с водяными мельницами, у которых водный поток протекал через нижнюю часть колеса. Скорость же вращения наряду с размером жерновов и определяла быстроту помола. А вот мостовой плотина называлась потому, что по ней могли с берега на берег и люди перейти пешим иль конным ходом, и повозки, как порожние, так и гружённые всякой всячиной, свободно проехать.

Мельником на эту самую мельницу, по её устроении, братья Спиридоновы взяли местного лопатинского сорокалетнего мужика – набожного непьющего Трофима Нефёдова, который к тому времени уже лет двадцать молол зерно на ветряной мельнице в Больших Озёрках, куда, пока был молодой да удалой, ездил верхом, с годами же ему пришлось пересесть на дрожки. Оттого Трофим и несказанно был рад возможности уже в немолодые свои годы продолжить любимое дело в родной деревне в новой мельнице, в двух шагах от собственного дома, несмотря даже на то, что счётливые купцы достойное жалованье сулили не сразу, а лишь в будущем, когда их заботами и его стараниями мельница обретёт в народе добрую славу и заработает на всю мощь.

Не ошиблись братья с умельцем-мукомолом – ревнив к делу своему до крайности оказался Трофим Иванович, сметлив, рукоделен. Придумал и сотворил мудрёное такое приспособление, чтобы менять зазор между нижним и верхним жерновами, потому и мука у него могла выходить по потребности – и крупного, и среднего, и мелкого помола. Вот на удивленье быстро и разнеслась в народе добрая весть о новой мельнице: мол, дюже хороша водяная мельница в Лопатинке, и мельник знатный – не суетлив, а сноровист и дело своё туго знает. Потому и повадились ездить за мукой к мельнику Нефёдову не только из ближайших окрестных деревень, но, нередко случалось, и с самих Озёрок. Для озёрских-то крестьян путь, надо сказать, был совсем не близкий, но всё же нужда заставляла их вспоминать про мельницу в Лопатинке. У них в Больших Озёрках своя мельница, и слова худого сказать про неё они не могли, нет! Когда-то ведь и сам Трофим на ней лямку свою работную тянул. Да беда в том, что была она ветряной. Ветер же – стихия непостоянная. Одному Господу известно, отчего у ветра настроение такое переменчивое: то подвевает тихонько день за днём, словно дремлет, то вдруг, будто сбросив дрёму, ни с того ни с сего начнёт задувать истово, силу свою немереную являя, а потом, когда уж и не ждёшь от него замиренья, стихнет надолго, да так, что ни ветка не пошевелится, ни листок не ворохнётся. Вот в такие летние и зимние, приходящие на пару с рождественскими да крещенскими морозами, безветрия и останавливается приводное колесо ветряка, не крутится жернов, не ссыпается в лоток мучица – замирает на время ветряная мельница.