Коллектив авторов - Одиссей. Человек в истории. Святой и общество: конструирование святости в агиографии и культурной памяти

Божественные и апостольские заповеди, поведал Колумбан участникам синода, однажды побудили его вместе со спутниками «отправиться прочь от родины»; так он «пришел в эту страну как странник»; но его «внутреннее чувство как прежде доверяет традициям его родины» больше, чем чему-либо другому 205 205 Ibid. Ep. II. 6. P. 16: haec nos moverunt de patria. Ibid.: in has terras peregrinus processerim . Ibid. Ep. II. 7. P. 18: sed confiteor conscientiae meae secreta, quod plus credo traditioni patriae meae . . Таким образом, родину аскет здесь определяет как то, что хотя и можно покинуть физически, но именно поэтому отринуть еще долго не получается. Совсем наоборот! Именно приверженность традициям своей родины на чужой стороне, где господствуют совсем иные обычаи, должно производить тот самый эффект обостренной отчужденности, который можно причислить к особенным аскетическим достижениям. Это представление перекликается с основной установкой его оправдательного письма, в котором давнее стремление привнести устойчивые изменения в обычаи принявшего его общества, совершенно отступило на задний план. И хотя в этом стремлении Колумбан остался непоколебим, однако его требование запретить принятый у франков метод расчета как еретический теперь уже больше не прозвучало. Вместо этого он просил участников синода почти что смиренно: «Позвольте мне [и моим спутникам] жить в молчании среди этих лесов, у останков наших 17 усопших братьев, как разрешалось нам [и прежде] в течение 12 лет жить среди вас» 206 206 Ibid. Ep. II. 6. P. 16: ut mihi liceat ( … ) in his silvis silere et vivere iuxta ossa nostrorum fratrum decem et septem defunctorum, sicut usque nunc licuit nobis inter vos vixisse duodecim annis . . Неизвестно, правда, какова была реакция собравшихся епископов на это пожелание Колумбана, но насколько затруднительным посчитал свое положение по окончании синода сам проситель, выясняется из одного письма, которое он послал в Рим немного месяцев спустя. Колумбан упрашивал Папу Сабиниана (его имя тогда не было известно): «Подай нам, странникам, благое утешение твоего решения, подтвердив, если это не противоречит вере, традицию наших предков, чтобы мы могли соблюдать в нашем странничестве пасхальный обычай [в таком виде], как мы получили его от старших» 207 207 Ibid. Ep. III. 2. P. 24: ut nobis peregrinis laborantibus tuae pium sententiae solatium praestes, quo si non contra fidem est nostrorum traditionem robores seniorum, quo ritum Paschae sicut accepimus a maioribus observare ( … ) possimus ( … ) in nostra peregrinatione (Это письмо могло относиться к 607 г.: Wright N . Op.cit. P. 29). .

Надежда на санкционированную Папой терпимость к его образу жизни со стороны общества еще полностью созвучна прежним высказываниям аскета. Однако в следующем далее обосновании подобного сосуществования мысль Колумбана пошла новым путем: «Ведь известно же, что мы находимся на родине, пока не перенимаем этих галльских правил, а сидя в пустыни, никому не докучая, придерживаемся правил наших предков» 208 208 Ibid.: Constat enim nos in nostra esse patria, dum nullas istorum suscipimus regulas Gallorum, sed in desertis sedentes, nulli molesti, cum nostrorum regulis manemus seniorum. . Если еще за несколько месяцев до этого Колумбан подчеркивал, что оставил свою родину ради странничества, то теперь он позиционировал себя одновременно как пребывающего и на чужбине – in peregrinatione , и на родине – in patria . На первый взгляд это представляется противоречивым, но если присмотреться, то окажется, что так он вполне последовательно акцентирует свои прежние мысли. С одной стороны, непоколебимо придерживаясь традиций своих предков и отказываясь в будущем пропагандировать их за стенами своего монастыря – с другой, Колумбан поднял «инаковость» руководимых им монашеских общин на новую ступень 209 209 Schäferdieck K . Op.cit. S. 184 f. К. Шэфердик, напротив, полагает, что в этой цитате можно распознать отход от жесткой приверженности чреватым изоляцией элементам ирландской партикулярной традиции. . Аннегре, Люксёй и Фонтен стали настоящими анклавами его родины, которая не только была принесена с собою монахами как часть их внутреннего мира, но и материализовалась в пространстве. Это примечательно прежде всего потому, что диаспоральные общины, чужеродность которых так стремился возвысить Колумбан, как известно, состояли отнюдь не из одних только членов первой экспедиции мигрантов, прибывших ок. 590 г., и добавившихся к ним впоследствии выходцев из Ирландии, а включали и немало монахов франкского происхождения. Таким образом, говоря о своей группе «мы», Колумбан подразумевал жителей своей родины, причем эта группа определялась отнюдь не этнически, а самим фактом ее обособленности от остального общества – в равной мере обусловленной как местоположением, так и нормами жизни. Спустя более чем десятилетие после его иммиграции монастыри, которые Колумбан основал в отрогах Вогезских гор, превратились для него в нечто большее, чем просто пристанище на чужбине – все равно какой, ведь в конце концов один чужой край можно было сменить на другой: они стали ему «новой» родиной, от которой он – именно из-за потенциальной опасности ее отчуждения – ни при каких обстоятельствах не хотел снова отказаться.

Обособленное общество со своими ритуалами, которое сформировалось в стенах колумбановых монастырей, вызывало беспокойство не только среди франкских епископов, чье право дисциплинарного надзора неведомым прежде образом было поставлено под сомнение; с растущим раздражением смотрели на него и при королевском дворе. Поэтому король Теодерих II, как сообщает агиограф, отправился однажды в Люксёй, чтобы спросить Колумбана, «почему он отклоняется об обычаев этой страны и […] не всем христианам разрешает доступ во [внутренние] помещения своего монастыря». Однако оправдание, которое он услышал в ответ, в любом случае не очень-то интересовало короля; для него речь шла не о красноречии теологических аргументов, а просто и без затей – о старой доброй традиции. Потому дискуссию он закончил сухим постановлением, что лучше всего будет, «если тот, кто уклоняется от всех обычаев страны, снова вернется туда, откуда прибыл» 210 210 Ionas Vitae Columbani . I. 19. S. 190: cur ab conprovincialibus moribus discisceret, et intra septa secretiora omnibus christianis aditus non pateret. Ibid. S. 191: ut qui ab omnium saecularium mores disciscat, quo venerit, ea via repetare studeat. Ср.: Rosenwein B . Inaccessible cloisters. Gregory of Tours and episcopal exemtion // The world of Gregory of Tours / Ed. K. Mitchell, I. Wood. Leiden, 2002. P. 181-197 (P. 195-197). . Совет королевских посланцев, просто вернуться-в Ирландию, Колумбан, согласно житию, отклонил с такими словами: «Я не думаю, что мой Творец будет доволен мною, если я опять возвращусь на землю, где родился, которую я уже однажды покинул из любви к Христу» 211 211 Ionas Vitae Columbani . I. 20. S. 195: ‚ Non enim‘, inquid, ‚reor placere conditore, semel natali solo ob Christi timorem relicto, denuo repedare.‘ Бросается в глаза, что здесь Иона избегает понятия родина ( patria ). Также и Колумбан не воспользовался им, когда в 610 г. писал из Нанта своим монахам в Люксёй об этом случае: Nunc mihi scribenti nuntius supervenit, narrans mihi navem parari, qua invitus vehar in meam regionem (Columbanus. Epistula. Ep. IV. 8. P. 34). – Высылке, впрочем, подлежали все прибывшие с Колумбаном монахи из Ирландии или Бретани. Ср.: Ionas Vitae Columbani . I. 20. S. 196. . Однако и о простом переселении в другое меровингское королевство для него не могло быть сейчас речи, при том что Хлотарь II делал ему соответствующие авансы 212 212 Ср.: Ibid. I. 24. S. 207. . Точнее сказать, вынужденная потеря его баланса между родиной и странничеством, столь счастливо обретенного в Вогезах, заставила Колумбана искать совершенно новые пути служить идеалу аскетического скитальчества. Несмотря на свой преклонный возраст, он все больше приближался к типу неугомонного монаха-странника. К тому же он перенес акцент в своей миссионерской деятельности с совершенствования церковной жизни христиан на первичную проповедь Евангелия и сильнее, чем прежде, искал непосредственного контакта с «язычниками» 213 213 Правда, избавиться от определенного скепсиса по этому поводу он так никогда и не смог. Ср.: Columbanus. Epistula. Ep. IV. 5. P. 30 (см. также ниже примеч. 41). . О том, чтобы поселиться на долгое время где-нибудь в Нейстрии или Алемании, он вообще при этом не думал. Вернее, он многократно повторял, что хотел бы побыть там «чуть-чуть», «короткое время» 214 214 По меньшей мере, так сообщает его биограф: Ionas Vitae Columbani . I. 24. S. 206: Moratus (…) paululum . Ibid. I. 27. S. 211: quantisper se moraturum . Ibid. I. 27. S. 213: paulisper moraturum se. . Хотя Иона и утверждает, что Колумбан уже в 611 г., будучи при дворе Хлотаря II, лелеял желание отправиться в Италию – это, вероятно, обратная проекция, перенесение агиографом в настоящее задним числом событий будущего 215 215 Ibid. I. 25. S. 208: utque (…) ad Italiam, Alpium iuga transcendens, perveniret . (Ср. также: Schäferdiek K. Op. cit. S. 192 f.). . «Тоска по Италии» проснулась у аскета, пожалуй, лишь после того, как его попытки проповедовать у алеманов не увенчались большим успехом, а от христианизации славян уже на стадии планирования пришлось снова отказаться 216 216 Ibid. I. 27. S. 217: quietvitque in loco [Брегенц], donec aditus ad Italiam viam panderet. . Вероятно, его манила перспектива перехода через Альпы, потому что в глазах современников пересечь высокие горы было столь же высочайшим аскетическим достижением, как и переплыть море 217 217 Ср.: Angenendt A . Die irische Peregrinatio und ihre Auswirkungen auf dem Kontinent vor dem Jahr 800 // Die Iren und Europa… S. 52-79 (S. 61-63). ; однако селиться надолго в Италии из соображений аскезы отнюдь не требовалось 218 218 Мысль о поездке в Рим аскет уже высказывал раньше в своих письмах, адресованных нескольким Папам: Columbanus. Epistula. Ep. I. 8. P. 10; Ep. III. 2. P. 22. . И только когда это случилось – в 613 г. в Боббио, по совершенно невыясненным обстоятельствам 219 219 Ср.: Bullough D . Op. cit. P. 22 f., 25 f. – Колумбан вновь стал писать о родине, правда, с совершенно иными акцентами, чем когда он еще был в Бургундии. Одновременно с созданием новой монашеской общины аскет сочинил ряд кратких проповедей 220 220 О датировке ср.: Stancliffe C . Op. cit. P. 199. , в которых раз за разом обсуждается отношение между родиной и странничеством. Основная мысль с незначительными вариациями звучит так: «Для путника конец пути – всегда самое вожделенное, и поскольку все мы в этом мире путники и странники, давайте думать всегда о конце нашего пути, т.е. нашей жизни, ибо конец нашего пути и есть наша родина». «Те же, кто здесь [на земле] имеют родину, окончание своего пути найдут не в отчестве, а будут идти с тропы на тропу, это значит, сменяя одну муку для души на следующую, и не обретут покоя» 221 221 Columbanus. Instrumenta // Sancti Columbani opera. VIII. 2. P. 96: finis enim viae semper viatoribus optabilis et desiderabilis est, et ideo quia sumus mundi viatores et peregrini, de fine viae, id est, vitae nostrae semper cogitemus, viae enim finis nostrae patria nostra est. Ibid. IX. 1. P. 96: Sed quia alii hic patriam possidentes, illic finem viae in patria non habebunt, sed de via in viam vadunt, id est, de poena in poenam animo remordente mutabuntur, et requiem non habebunt. Ср.: Ibid. V. 1-2. P. 84-86; VII. 1. P. 94. . Таким образом, Колумбан, в резком противоречии со своими письмами 603/604 гг., в которых определяемая традициями предков родина, patria , имеет исключительно позитивную коннотацию, отметает всякую форму земного отечества как иллюзию, даже как грех. Был ли этот полный разворот в мыслях прежде всего данью литературному жанру проповеди? Или таким образом Колумбан совершенно сознательно переработал горький опыт неудавшейся попытки надолго поселиться на обретенной в отрогах Вогезских гор «новой родине»? Оба объяснения представляются возможными, а именно, не исключают друг друга. Но в любом случае, Колумбан знал совершенно точно, о чем он говорил. Его критика слишком уж человеческой потребности иметь на земле родину была не только формой теологической рефлексии, но и – на фоне его собственного жизненного пути – она была (может быть, в первую очередь) самокритикой.