Вероника Долина - Сэляви

Провожает меня и встречает.
Излучает тепло, источает.
Будто в чем-то дурном уличенный,
Он стоит предо мною смущенный…

Только с ним становлюсь настоящей,
Ничего от себя не таящей.
Вдруг со всеми делами управлюсь,
И сама себе даже понравлюсь!

Он положит мохнатую лапу
И потушит настольную лампу,
Приглашая меня на прогулку,
И пойдем мы с ним по переулку…

Он целует меня, обнимает.
С полуслова меня понимает.
По ночам ему, видимо, снится,
Что нам с ним удалось объясниться…

В этой маленькой квартирке
Есть помада и духи,
И веселые картинки,
И печальные стихи.

Тютчев пишет на конторке,
На доске — Мижуев-зять.
Ни фанерки, ни картонки —
Просто неоткуда взять.

В этой маленькой квартирке
Все мы соединены —
Все четырки, растопырки,
Вертуны и болтуны.

В Лутовинове — Тургенев,
И в Карабихе — поэт.
Я не гений. Нету геньев!
Прежде были — нынче нет.

Из русалок — да в кухарки?
Вот я челкою тряхну…
Берегись меня, жихарки —
Всех за щеку упихну.

Чехов в Мелихово едет.
Граф гуляет по стерне.
Только мне ничто не светит!
Скоро я остервене… —

Южный ветер дунет в ухо:
Ничего, мол, ничего!
Продержись еще, старуха!
И осталось-то всего…

Этот сумрак прокопченный,
Пропеченный утюгом… Д
нем и ночыо муж-ученый
Ходит по цепи кругом.

У людей — галдеж,
у людей — балдеж,
и в прихожей — гам, суета.

А у меня — падеж,
у меня — падеж
ежедневный падеж скота.

Не живет мой скот,
не окот, бойкот,
и темны мои небеса.

То козленочка,
то ягненочка,
мне мерещатся голоса.

Кто-то парит жир,
кто-то варит сыр,
подрумянивает антрекот.

Если так пойдет,
весь мой скот падет,
весь мой мелкий рогатый скот.

У людей — балдеж,
у людей — галдеж,
молодежь ликует с листа.

А тут — куда пойдешь?
Ежели падеж,
ежедневный падеж скота.

Я вчера была свободна,
А сегодня занята.
Но свобода — неудобна,
А удобна суета.

Суета сует? Ну что же,
Это на меня похоже…
Я мечусь, я на пределе,
Злюсь, молюсь — и я при деле.

Завтра буду посвободней,
Сяду в кресло поудобней…
Жизнь моя! Ты мне угодна
Тем, что так ты неудобна.

Никуда отсюда не деться!
Время мчится, как лихой всадник.
Я тоскую о тебе, детство,
Как тоскует о тебе всякий.
Вот иду той же аллеей
И сама с собою толкую.
Ни о чем я не сожалею,
Но тоскую, тоскую!

А на даче спят два сына.
Я читала о таком, помню!
Но не думала, что так сильно,
И не думала, что так полно…
Помнишь белку в колесе? Белке
В клетку кинули орех грецкий.
Не прощу себе свой грех мелкий,
Но прощу себе свой страх детский.

Вот заветное скоро место.
Я тропинок не забывала.
Здесь лежит мое королевство!
Я сама его зарывала.
Не глядеть назад — лучший принцип
И от муки верное средство.
Но, наследные мои принцы,
Что получите вы в наследство?

И подумалось без кокетства:
Все, что ни было со мной, — важно.
Я тоскую о тебе, детство,
Как тоскует о тебе каждый.
Неразрывные твои сети!
Невозможное мое бегство…
Там, на даче, спят мои дети.
Там, на даче, спит мое детство.

Повторяю опять и опять,
Говорю, не боясь повториться:
Здравствуй, доброе племя опят,
Что на время в лесу воцарится!

Желтый гвоздик, мой бедный дружок!
Пограничник ушедшего лета…
Твой отчаянный в осень прыжок —
Как нечаянный возглас поэта.

Всякий гриб среди белого дня
Хочет облик принять неприметный.
Ты стоишь среди целого пня —
Простодушный такой, многодетный!

На грибном на коротком веку
Нужно мужества тяжкое бремя,
Чтобы бросить под нож грибнику
Все свое малолетнее племя.

В разговоре об этом грибе
Я еще не поставила точку…
Можно кучей погибнуть в борьбе,
Только чтобы не жить в одиночку.

He моих ли мук творенье
Строчкой бронзовой болит?
Но моих ли рук варенье
Пенкой розовой бурлит?

Может, что-нибудь не вышло? —
Непонятно мне самой.
Но варение из вишни
Отогреет нас зимой.

Я слежу недремным оком
За загадкой бытия,
А она исходит соком —
Вишня, ягода моя.

Я — без зависти, без злости.
Но сама с собой борюсь,
И, как ягода без кости,
В чьем-то вареве варюсь!

Не мое ли это пенье —
Горло тонкое дрожит?
А вишневое кипенье —
Будто фея ворожит.

Может, что-нибудь не вышло? —
Непонятно мне самой.
Но варение из вишни
Отогреет нас зимой…

Эта книга пропахла твоим табаком
И таким о тебе говорит языком:
Не жалей ни о чем, дорогая!
И не то чтоб со мною был прежде знаком,
И не то чтобы мною был прежде иском —
Так и жили, не предполагая…

Этой книги, которая ростом с вершок,
Я потрогаю тонкий еще корешок.
«Не жалей ни о чем, дорогая!» —
Прочитаю в твоем торопливом письме
И — простейшие числа слагаю в уме.
Так и жили, не предполагая…

Я могла б написать: никого не виню!
Сообразно характеру, духу и дню —
Не виню, ибо верю в удачу.
Но споткнусь о корявую эту строку
И щекою прильну к твоему табаку,
И — не плачу, не плачу, не плачу…

Из подарков судьбы, украшений грошовых,
Чьих-то памятных писем, календарных примет —
Выбираю крыжовник, зеленый крыжовник,
Чрезвычайно неброский и непопулярный предмет.

Примеряя к лицу эту жизнь, эту участь,
Я бесчисленно морщусь и фыркаю. Но
Я ценю кислецу, уважаю колючесть,
Различаю под матовой кожей зерно.

Если можешь понять его — и шипы, и зеленость,
И непышные ветки, и недорогие плоды, —
Так поймешь и меня — запечатаных губ распаленность,
И дрожащие пальцы, и путаные, и потайные лады…

Лето нынче тянется долго-долго,
впрочем, как всегда, это не летально,
привези мне книжечку Конан-Дойля,
я люблю как девочка эти тайны.
Ни чутья, ни опыта, зябко, зыбко,
но зато читается до заката,
это или опиум, или скрипка,
что бы это ни было — все загадка.

Лето нынче долгое, небо цвета
темно-грозового, порохового.
Привези мне книжечку Стефан Цвейга, —
сердце просит жгучего, рокового.
Маленькая женщина под вуалью,
глупенькая птичка желает боли,
ей не страшно сжечь себя хоть буквально,
ах, не надо, милая, Бог с тобою.