Вероника Долина - Сэляви

— Я не говорю, что страшно. На самом деле я выбираю другие слова. Но мы сурово живем, что и говорить. Мои мама и папа тоже не были особенно заласканы всей нашей средой. Но меня не учили сильно щетиниться — меня просто просили учиться хорошо, по возможности, учили музыке, языку. Папа и мама, как могли, со мной приятельствовали, но из-за занятости проводили со мной очень немного времени. Никаких наставлений не было — воспитывали исключительно на собственном примере: книжки, театр, бесконечно бережное друг к другу отношение. Вот это то, что было у родителей и существует сейчас со мною.

— Вы пережили с вашими разновозрастными детьми три переходных возраста. Очевидно, было сложно и нужны были какие-то особые знания и понимания, чтобы все это прошло безболезненно.

— Нет-нет, я не знаю, у меня все интуитивно, все по слуху. Я ведь стихи пишу со слуха, музыку по слуху. Недаром в детстве мы так любили радио-постановки, и чуть позже, нянча детей дома, я очень любила «Театр у микрофона». По слуху я и детей растила. Конечно, в переходном возрасте что-то малоприятное было, но я не позволяла себе, чтобы в наших отношениях мы заглянули за ту грань, из-за которой трудно будет вернуться к теплым и интересным отношениям. Все яркие размолвки — их было три-пять — я помню, помню их совершенно в самоуничтожительном свете. Надо было учить себя всякой сдержанности и бережности к детям. Иначе «дальше — тишина». А если ты хочешь с детьми и дальше общаться, находить общий язык и до тишины не допускать себя, то со словами надо обращаться чрезвычайно бережно.

— Вы знаете, у нас давно стало грустным правилом растить детей без отцов при живых отцах. Вы могли бы вырасти своих без отца?

— Откуда я знаю? Что вы! Я понятия не имею. Не… Я не думаю. Мне кажется, жизнь детей очень украшена мужским обществом. Но черт его знает… Наверное, есть такие сады-огороды, где дети цветут без этой поливки. Не знаю… Мне кажется, мужчина нужен для равновесия. Как писала Нина Садур: «Мужчина полезен для здоровья».

— Вы очень самостоятельная женщина во всех смыслах, и в смысле зарабатывания денег тоже. Нет с мужем по этому поводу напряжений?

— У нас нет этого состязания, и об этом не может быть и речи — муж тоже занимается вполне художественными вещами — снимает кино, а когда не снимает, то отдыхает. Какое тут может быть состязание? Дети в большей степени мои — что хочу, то и делаю. А хочу я их кормить, одевать, возить, учить — всегда хотела и продолжаю хотеть. Муж мне вполне соответствует в этом мире моих скромных желаний. Ну, чуть больше денег — чуть меньше… Я вообще простовата в этих вопросах, я же не бизнесвумен. Я абсолютный кустарь — натачал пару ботинок, пошел на угол и продал их. Натачал, например, пять песен — и чувствую, что две из них немножко ярче остальных. А в сумме их пять — это к вопросу о тачании обуви. Черт возьми, думаю, что я сижу? Еще десять — и будет новая пластинка. Это все, чем я занимаюсь. Ну и какое тут может быть состязание?

— Ну и когда вы успеваете при четырех детях «тачать»? Из чего вырастают ваши стихи и песни?

— Из любого времени дня и ночи… Какие-то ушки на макушке желательно поддерживать. Я сейчас меньше стала говорить вслух и про себя об электризованности, которая когда-то чрезвычайно способствовала. Теперь она меня пугает — просто в кому впадаешь, когда приходит это состояние. Я не говорю о влюбленности, а о психофизических испытаниях, когда они выпадают. Теперь надо беречься, ну хотя бы ради детей. Тех ушей на макушке, которые я раньше поддерживала, их уже нет. Но есть какие-то другие. Я колдую по утрам и вечерам, когда есть силы, я очень колдую над тем моментом, когда рука поспешает к бумаге. Тут я задерживаю дыхание, настолько это острые ощущения.

— А кто ваш слушатель сегодня? Он ведь, очевидно, совсем другой, чем у Земфиры, например?

— Конечно, совсем другой, но какая-то граница проходит. Я приветствую Земфиру, и ее очень любят слушать мои дети. Но, конечно, я немножко другое. Мы были намного менее музыкальны, намного скупее в выразительных средствах. Намного более ангалшрованы с точки зрения текста, и политически, и социально. Кому Бог давал поэтический дар, естественно, песни были поэтичнее. Но социальная нагруженность этих песен и этого стиля пения под гитару была, конечно, на первом месте.

Но, конечно, такого царства серости, которое наступило в 90-е годы, мы не чувствовали и не предполагали, как многого другого не могли предположить. Но к эстраде я глубоко равнодушна. Живу книгами. Подкармливаю свое нутро стихами.

— Муж поклонник ваших песен?

— Я бы сказала — без фанатства, когда приходится, то слушает. Понимаете, это уже взрослый брак — он взрослый человек. Я могу повести его на Сретенку, где родилась, к своим друзьям. А куда-то и он твердой рукой меня поведет. А я никого на свои концерты не вожу — кто может, тот сам придет, кто-то из близких придет, а кто-то останется дома помыть посуду. А не помоет — я сама это сделаю. Тут я очень либеральна.

— Но дети ваши, естественно, первые слушатели и ценители?

— Не первые и не последние. С какой стати их это должно интересовать? У меня масса ошибок в воспитании, и вот эта тоже — у нас не очень силен почтительный фон по отношению ко мне. Это в доме не очень приветствовалось и развивалось. Иногда мне это вредит, но зато они имеют собственные любови, собственные привязанности — и пускай себе. Они точно не фанаты моего творчества, но вот что уж точно меня совсем не тяготит. Пусть они будут фанатами кого захотят: Кафки, Эко, Цветаевой… Почему они должны любить меня? Пускай так с прищуром присматриваются… Ничего мне больше не ну ясно.

Понимаете, дети уже взрослые. Старший — Антон — уже диссертацию по детским книжкам написал, пишет эссе, рецензирует и делает другие разнообразные вещи. Средний — Олег — в театральном училище, а сейчас каникулы, и он снимает мультфильмы. Ася пишет что-то свое и записывает. Года три-четыре назад они как-то объединились и какую-то музыку играли, в том числе и публично. Сейчас они это делают редко, но иногда можно наткнуться на какую-то их антрепризу. А в еще более дальнее время мы вместе в кукольный театр играли. Дети резвятся по-разному и, что очень важно, не под моим руководством.

Я очень антитоталитарна, я против любого рода железных рук, любого рода памятников, очень против кумиротвореиия. И все же важные, главные вещи я очень берегу в себе и в детях стараюсь проращивать.

— Вы начинали писать и петь свои песни, когда были уже такие суперстар, как Ким, Визбор, Высоцкий, Окуджава… Вы стояли рядом или особняком?

— С Окуджавой у меня были своеобразные многолетние отношения — кое в чем они были дежурны и загадочны, кое в чем очень формальны и сложны. В силу жизненных обстоятельств они еще несколько запутались. Но с моей стороны это всегда была — без низкопоклонства — очень яркая и щемящая любовь. А с его стороны было такое поглядывание сверху — в иные годы оно было очень неравнодушным, впоследствии более равнодушным. Ну что поделаешь?