Наталья Фатеева - Поэт и проза: книга о Пастернаке

В конце же романа, когда Живаго возвращается в Москву, Евграф снимает Юрию ту же комнату по Камергерскому, где тот видел «глазок свечи». Юрий пишет там свои последние произведения и умирает. Так Евграф во второй раз действительно оказывается «благородно пишущим» «духом смерти».

В разделе 2.1.2.1. мы приводили фрагменты из раннего текста Пастернака со знаменательным заглавием «Мышь», где впервые появляется доктор Шестикрылов, ощущающий в себе два начала (земное и божественное). Этот же «доктор-дилетант» Шестикрылов, хранящий традиции «романтической натурфилософии и медицины» [4, 754], связан с «мышами», грызущими полы и «душу», и в других фрагментах о Реликвимини 1911 г. Значит, смысловая связь «доктор — мышь» у Пастернака концептуальна и проходит через все его творчество.

Ср. первые строки идущих друг за другом стихотворений живаговского цикла: «Чудо» (Он шел из Вифании в Ерусалим…), «Земля» (В московские особняки…) и «Дурные дни» ( Когда на последней неделе Входил Он в Иерусалим…), в которых библейская местность соотносится с московской.

Для сравнения приводим данные по другим поэтам: так, у Тютчева основные цвета — золотой (45) и сине-голубой (всего 52: синий — 6, лазоревый — 33, голубой — 13) [подсчеты Ю. Д. Тильман], у М. Кузмина доминируют белый (17 % от общего числа цветовых прилагательных) и зеленый (16 %) цвета; у Хлебникова — белый (24 %), синий и голубой (вместе 20 %), черный (18 %) [подсчеты А. В. Гик].

Позже подобный же прием цветовой символики используется в «Даре» (1937) В. Набокова. В то время, когда Достоевский в романе Годунова-Чердынцева решил бежать к «сердцу черноты» Чернышевскому, «густой дым повалил через Фонтанку по направлению к Чернышеву переулку, откуда вскоре поднялся новый черный столб…» [3, 239].

В книге схема № 8 отсутствует. Скорее всего, допущена опечатка: либо в тексте книги, либо (что более вероятно) в нумерации схем. Прим. верст.

Ср. также в «Весне» 1914 г.: Разве только птицы цедят, В синем небе щебеча, Ледяной лимон обеден Сквозь соломину луча?

Заметим, вслед за Е. Фарыно [1992, 41], что именно «клеевые белила» из «муки» используются для написания икон. См. об этом же фрагменте «ДЖ» как написании икон [Witt 2000, 42–44].

Ср.: В форточку ворвался свежий воздух. Колыхнувшаяся оконная занавесь взвилась вверх. С письменного стола слетело несколько бумажек. Ветер хлопнул какою-то дальнею дверью и, кружась по всем углам, стал, как кошка за мышью, гоняться за остатками дыма (ч. 6, гл. 7).

Ср. в «ДЛ»: Там низко-низко, над самой травой, ступенчато и грустно стлалось бренчанье солдатской балалайки. Над ней вился и плясал, обрывался и падал, замирая в воздухе, и падал, и замирал, и потом, не достигнув земли, подымался ввысь тонкий рой мошкары. Но бренчанье балалайки было еще тоньше и тише. Оно опускалось ниже мошек к земле и, не запылясь, лучше и воздушней, чем рой, пускалось назад в высоту, мерцая и обрываясь, с припаданиями, не спеша [4, 56–57].

Так, например, спустя век, в письме 1925 г. Пастернак пишет Мандельштаму: Даже что-то стал марать [5, 167]. Позднее читаем в «Египетской марке» Мандельштама: Марать— лучше, чем писать [2, 75]. Еще позднее находим в «Докторе Живаго»: Ему хотелось помарать, построчить что-нибудь [3, 425]. Семантический же перенос дождь/чернила/слезы задан еще в раннем творчестве Пастернака — ср.: Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд…

Данная стихотворная пародия имеет две редакции (с заменой второй строки — см. [Шульман 1998, 103]): Какое сделал я дурное дело, / и я ли развратитель и злодей ( и я ль идейный водолей ). / я, заставляющий мечтать мир целый / о бедной девочке моей. // О, знаю я, меня боятся люди / и жгут таких, как я, за волшебство, / и, как от яда в полом изумруде, / мрут от искусства моего. // Но как забавно, что в конце абзаца, / корректору и веку вопреки, / тень русской ветки будет колебаться / на мраморе моей руки.

Параллель «Пастернак и Набоков» обсуждается и в книге А. Эткинда [2001] в главе «Авторство под луной: Пастернак и Набоков», однако мы в настоящем исследовании выбрали несколько иной угол сопоставления двух художников слова. Заметим при этом, что в наших более ранних работах [Фатеева 1996, 2000] мы уже писали о многих пересечениях Пастернака и Набокова, которые рассмотрены в книге А. Эткинда.

Тексты цитируется по изданиям, приведенным в конце раздела, с указанием сокращенного названия и страницы.

Мы писали, что в «Даре» отец Федора Константин выбивает на дереве пулями «К», но К — это и первая буква фамилии Кончеева (двойника Федора), в «Лолите» мы уже имеем дело с выстрелом в два «К» (Клэр Куильти). Интересно, что в «ДЖ» прежде всего на роль «дуэлянта-бретера» претендует Лара. Именно она задумала «стрелять» в своего змея-искусителя Комаровского, но промахивается. Это «К» Комаровского затем обыгрывается Набоковым в «Аде»: «Камаргский комар наших мужиков или Moustique moscovite» (А, 84).

Ср. слова Гумберта: «…оттяну крайнюю плоть пистолета и упьюсь оргазмом спускового крючка — я всегда был верным последователем венского шамана» (Л, 312).

Ср. о романах «Лолита» и «Ада» у Е. Курганова [2001, 73]: «он стал пародировать не только символистскую эстетику, но еще и в значительной степени символистское отношение к жизни, попытки ее эстетически перестроить, подчинить неким мистериальным сюжетам».

Буквально перед этим дан пассаж о «гребенках», отсылающих к «Марбургу» Пастернака (В тот день всю тебя, от гребенок до ног…): «Кто из нас не прошел через этот возраст, — заметил Ван, наклоняясь и подбирая изогнутый черепаховый гребень, — таким барышни зачесывают волосы назад и скрепляют на затылке » (А, 66–67).

Подобный взгляд на набоковские романы выражен Е. Кургановым [2001, 76] безотносительно к роману «ДЖ»: «В результате становится очевидной абсурдность вхождения мифа в современный художественный текст». В послесловии же к русскому изданию «Лолиты» сам Набоков охарактеризует «ДЖ» как роман с «лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской….» (Л, 360).

М. Окутюрье [1998, 76] в своей статье о теме пола у Пастернака пишет, что данные строки относятся к посвящению в половую жизнь юноши-подростка. Однако ребенок у Пастернака связывается именно с образом девочки, поскольку в детстве ему всегда казалось, что в прежней жизни он был девочкой.