Наталья Фатеева - Поэт и проза: книга о Пастернаке

Заметим, что Пастернак открыто протестовал против того, чтобы Набоков переводил «Стихотворения Юрия Живаго» на английский язык.

Ср.: «Хорошо, когда творец, подобно детскому воздушному шару, всегда привязан ниткой к своей молодости и к своему детству, что он „говорит себя“ (как сказали бы греки) и держит единство своей основой» [Переписка, 290].

Ср. в «Лолите»: «усмешечка из Достоевского брезжит как далекая и ужасная заря» (Л, 89). Зарождение образа «бедной девочки» у Набокова фиксируется в «Даре», когда пошляк Щеголев говорит Федору о «сюжете из Достоевского».

Ср. замечание Г. Адамовича [1989]: «Он, несомненно, единственный в эмиграции подлинный поэт, который учился и чему-то научился у Пастернака», а также А. Вознесенского [1986, 113]: «…он обзывает Бенедиктовым… Пастернака — более сильного, чем он, поэта, не в силах освободиться до конца жизни от влияния его интонации».

См. [Терновская 1989], [Гура 1997, 486–492]. О трансформирующихся и трансформирующих «бабочках» как переключателях текста из одной семиотики в другую см. [Фарыно 1987].

Этот пассаж подробно рассмотрен нами в книге [Фатеева 2000а, 67–69].

Лариса Рейснер, имя которой Пастернак рифмует со своим в форме Бориса, так же, как и «героиня» «СМЖ», похожа на «бабочку-бурю» — ср.: Ты точно бурей грации дымилась. О соединении образа Ларисы Рейснер с Ларой Гишар «ДЖ» пишет и В. Т. Шаламов в письме к Пастернаку [Переписка, 545].

Ср. семантизацию «дефлорации» в «Лолите»: «В нашу просвещенную эру мы не окружены маленькими рабами, нежными цветочками, которые можно сорвать в предбаннике, как это делалось во дни Рима» (Л, 147); и в «Аде»: «В студенческие годы по причине провала на экзамене по ботанике я пустился в срывание цветов девственности» (А, 534). Тему пленки в кинематографе мы здесь не рассматриваем, хотя она также актуальна для Набокова.

Ср. далее: «Между тем Терек, прыгая, как львица, с косматой гривой на спине, продолжал реветь, как ему надлежало, и Женю стало брать сомнение только насчет того, точно ли на спине, не на хребте ли все совершается. Справиться с книгой было лень, и золотые облака из южных стран, издалека, едва успев проводить его на север, уже встречали у порога генеральской кухни с ведром и мочалкой в руке» (ДЛ, 54–55).

Само стихотворение «Заместительница» книги «СМЖ» Пастернака по своей коммуникативной установке отсылает к лермонтовскому «Расстались мы, но твой портрет…» (см. [Лотман 1996 б]).

Книга же «СМЖ» также фиксирует уже «физиологическое созревание» Пастернака как творческой личности. Поэт, как и героиня его повести, «бросился», глядя на ночь, на звезды, и, «путаясь в словах, непохоже и страшно рассказал(а) матери про это» (ДЛ, 41). Роль матери в «СМЖ» исполнила сама Девочка (ср.: Как судьба положит, Матерью ли, мачехой ли), ей поэт и рассказывает «Про эти стихи» (стихотворение, которое идет сразу после «Памяти Демона»).

В «СМЖ» Пастернак иронически переосмысляет и опыт Онегина, который «уселся» Себе присвоить ум чужой , но, Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой. В книге «СМЖ» Пастернак в словах, обращенных к Девочке (вошедшей со стулом), стремится, наоборот, вдохнуть в свою «книгу» жизнь: Как с полки, жизнь мою достала И пыль обдула. Недаром впоследствии в «Аде» Набоков дает одной из пьес, игранных Мариной (матерью Ады), пародийное по отношению к Пастернаку название «Евгений и Лара».

Часть пятая «Ады» включает в себя параллельное обращение и к Аде, и к жизни: «Я, Ван Вин, приветствую тебя, жизнь, Аду Вин, д-ра Лагосса…» (А, 527).

Ср.: Пока в Дарьял, как к другу, вхож, Как в ад, в цейхгауз и в арсенал, Я жизнь, как Лермонтова дрожь, Как губы, в вермут окуная («СМЖ»); Теперь не сверстники поэтов, Вся ширь проселков, меж и лех Рифмует с Лермонтовым лето… («ВР»).

Ф. Р. Шатобриан и автор повести «Рене, или Следствие страстей» (1802), рассказывающей о трагической любви брата и сестры.

Ср. ранее сравнение с бабочкой у Пастернака в «Вокзале» (1913): В маневрах ненастий и шпал, И в пепле, как mortuum caput, Ширяет крылами вокзал.

Интересно, что одним из пробных эпиграфов к «СМЖ» были строки из Э. По, написанные по-английски: Елена, ты прекрасна, как древние греческие корабли [Материалы, 381].

Для Пастернака, в связи с образом «Девочки», женская ипостась «Я» едва ли не более важна, чем мужская. Сам Пастернак пишет об этом в письме к Цветаевой (11.7.1926): «Во мне пропасть женских черт. Я чересчур много сторон знаю в том, что называют страдательностью. Для меня это не одно слово, означающее недостаток; для меня это больше, чем целый мир. Целый действительный мир, т. е. действительность сведена мною (во вкусе, в болевом отзыве и в опыте именно к этой страдательности, и в романе у меня героиня, а не герой — не случайно » [Переписка, 385–386] (романом здесь именуется «ДЛ»). Далее поэт пишет о Н. Тихонове, проведшем 7 лет на войне, и в соседстве с которым « все мои [Пастернака. — Н.Ф. ] особенности достигают силы девичества, превосходя даже степень того, что называют женскостью» [Там же]. Стихотворной иллюстрацией этих слов являются приведенные в письме строки И.-Р. Бехера, которые в переводе звучат так: Мой взор застлан слезами, Я чувствую себя далеким и женственным…

Ср. также о первой любви героя — Анабелле: «Больше скажу: и Лолиты бы не оказалось никакой, если бы я не полюбил в одно далекое лето одну изначальную девочку…» (Л, 22).

Ср.: «Как когда-то ее кораблики и куклы, так и впоследствии ее воспоминания тонули в мохнатых медвежьих шкурах, которых много было в доме» (ДЛ, 35).

Девочкам Пастернака и Набокова одинаково свойственно состояние «бега», в том числе и на роликах (в «Волшебнике»), а также прыганья через скакалку. При этом особое внимание авторов уделяется их ногам; герои же сажают девочек «на колени», и первые из них — герои прозы Пастернака 1910-х гг., которые сажали на свои колени Жизнь. Ср.: И они говорили действительности сотню личных пустяков или о ней самой, или брали ее на колени и укачивали в стихах; для того чтобы ушла она от них, совсем себя растерявши, забывши совсем о себе. Впоследствии они стали художниками [4, 745–746].

Лолита в романе Набокова тоже показана уплывающей на эфирном стуле в небо.