Валерий Хайрюзов - Почтовый круг

Каким-то безалаберным кажется аэропорт в Бодайбо. Пассажиры, в основном это народ с приисков, добравшись до винных и пивных точек, в ожидании рейса успевают изрядно затяжелеть, а потом штурмуют самолеты. Плохо и в Якутске. Если сядешь в Магадане, к самолету никто не подходит, пассажиры часами ждут автобуса, а самые предприимчивые из них добираются до города на попутных машинах…

Задержки, задержки. Они порой выматывают сильнее полетов, а в общем-то их могло и не быть.

Как-то я раскрыл свою рабочую книжку и, к своему удивлению, обнаружил, что за месяц произошло семь задержек. Одни из-за поздней загрузки, другие по неисправности матчасти, но чаще всего — из-за нерасторопности наземных служб. Как говорится, где тонко, там и рвется. В более обжитых районах пассажиры в случае задержки могут уехать на автобусе или по железной дороге. Здесь же им деваться некуда: сиди в переполненном холодном аэропорту и жди. Может быть, именно эта закоренелая уверенность, что пассажир все вытерпит, и расхолаживает иных работников наземных служб.

Слева, сквозь дымку, проглядывало темное здание вокзала. Зачехленное снегом, оно напоминало присевшего покурить дворника. Рядом, в березовой роще, — пилотская гостиница. Деревья вокруг невысокие, тонкие, будто им не хватило сил расти дальше. На ветках и сучках белыми куропатками прилепились комки снега.

Сзади ко мне подошел дядя Коля, он только что закончил заправку самолета.

— Надо бы чехольчики накинуть. Якутск может открыться всего на несколько часов. Самолетов здесь много, а подогреватель один. Пока подойдет наша очередь, опять туман будет.

Я согласно кивнул головой.

Бортмеханик выбросил из самолета два ватных чехла. Мы с Вадиком подтащили к двигателю стремянку, но чехол не хотел ложиться, заворачивался, цеплялся за выступы капота. Дядя Коля снизу подсказывал нам, как действовать, но потом не выдержал, забрался на стремянку, сдернул укрытие на снег.

— У вас, по-моему, руки от задницы выросли, — поддел он нас.

Бортмеханик расстелил чехол, свернул его двойным рулоном, потом сложил пополам в аккуратный тюк и закинул его на двигатель. Чехол, развернувшись, плотно облег капот. Нам осталось только затянуть снизу лямки.

— Ну чего мерзнете, — буркнул дядя Коля. — Дуйте в гостиницу, я без вас справлюсь.

В пилотской шумно, тесно. Барабанов с Вадиком заняли четыре кровати. В комнате у окна сидит Егорыч — бывший командир Вадика Куликова. Заметив меня, он широко улыбнулся.

— Привет, старина! Кажется, вся авиация Сибири сегодня собралась в Нюрбе.

— Мы-то ладно, рейсом, а как вы здесь очутились?

— Взрывчатку геологам везем. Как мой птенец осваивает новую технику? — кивнул Егорыч на Вадика.

— Как учили, — улыбнулся я.

В комнату ввалился дядя Коля. По полу от двери серым клубком покатился холодный воздух. Лицо у бортмеханика побурело, точно налилось свекольным соком, на бровях и ресницах пристыл иней. Он не спеша стянул с себя куртку, негнущимися пальцами повесил на вешалку. Вадик тут же протянул ему кружку с горячим чаем.

— Ты бы мне чего покрепче дал. Эх, раньше, бывало, спирт свой был, — вздохнул дядя Коля, присаживаясь за стол. — Ну, теперь начнут заливать, только слушай.

— Так его выдавали, чтоб бороться с обледенением, — сказал штурман.

— Верно, — усмехнулся дядя Коля. — Помню: взял я у командира требование на спирт, пошел получать. Навстречу мне другой бортмеханик по этому же делу. «Сколько выписали?» — спрашивает. «Десять литров», — отвечаю. Он к командиру. Тот что-то посчитал в уме и выписал ему семь литров. Бортмеханик взревел: «Товарищ командир, вы Звереву десять литров выписали, хоть их всего четверо, а у нас экипаж шесть человек…» Командира чуть инфаркт не хватил.

— Традиции были. Прилетим, бывало, в Олекминск, там нам печку топят, комнату нагревают. Кровати занимали по порядку: справа первая — для командира, следующая — для второго пилота, бортмеханик — обычно ближе к двери, ему утром первому вставать. И попробуй ляг не на свое место…

— В приметы, значит, верили?

— Вроде этого. Зюбр, так тот всю жизнь с подковой пролетал. Приходит на самолет и первым делом проверяет, на месте ли она. Только после этого вылетал. Однажды кто-то из техников решил пошутить, вытащил из самолета подкову и приколотил к столбу гвоздями. И можете представить, Зюбр не полетел. Разозлился страшно, сорвал с пожарной доски топор и давай столб рубить.

В комнате раздался смех. Дядя Коля вздернул белесые брови и, любовно поглядывая на нас, продолжал:

— С чудинкой был, что-нибудь да выдумает. Во время войны с приисков золото возил, а обратно деньги. Рассказывают, даст телеграмму, что сядет на ночевку там-то, а сам улетит в другое место. «Охотятся, — говорит, — за мной бандиты, но я их за нос вожу».

Техника была старенькая. Болтнет как следует, моторчик чих-чих. А если в обледенение попадут, то уж совсем плохо дело… Да, раньше летать в тысячу раз сложнее было, — вздохнул дядя Коля. — Приводных станций не было, одни маяки. А они всего-то брали на тридцать километров. Это нынче можно журнальчики почитывать.

Все правильно. Сейчас уже никого не удивишь тем, что пролетел самолет, размышлял я. А помню, в детстве соседка наша, тетя Паша Роднина, слетала однажды в Бодайбо к дочери, так потом целый год ходила по домам и рассказывала о своих переживаниях. Бабы охали и ахали, мужики смущенно откашливались, вспоминали, что вот-де во время войны они тоже бывали на аэродромах. Но это так, для авторитета…

Постепенно усталость сделала свое дело, все разошлись по своим кроватям. Погас свет. За окном, сквозь березовые ветки, в комнату безучастно смотрела луна. Рядом на кровати ворочался Вадик. «Переживает, что понапрасну обидел Ольгу. Вот чудаки, мучают друг друга». Я знаю, он настаивает, чтобы она бросила летать и шла работать в больницу — у нее медицинское образование. Но Ольга и слушать не хочет об этом, понимая, что тогда-то и начнется самое неприятное: сиди и жди, когда он прилетит. А так хоть иногда, но вместе. И свадьба из-за этого откладывается уже в который раз.

Я лежал около стенки, обитой фанерой. Шляпки от гвоздиков, покрытые наледью, белыми пунктирами бежали вверх, к потолку, напоминая огни посадочной полосы.

Куда бы я ни попадал, где бы я ни находился, что-нибудь да напомнит вдруг об авиации, это уже профессиональное и никуда от этого не уйти. Иногда ошалеешь от грохота двигателей, возьмешь отпуск, но уже через неделю-другую внезапно ощутишь: чего-то не хватает, собственный дом становится скучным, кажется, ты задержался в нем из-за непогоды и вновь с каким-то нетерпением смотришь на автобусы, идущие в аэропорт. А как будет отвыкать от своих привычек Николай Григорьевич, пролетавший всю жизнь? Мне иногда кажется, что он родился-то около самолета. Но что сделаешь, отлетал, отработал положенный срок. Раньше летную жизнь измеряли километрами, теперь часами, проведенными в воздухе, все равно это какая-то мифическая цифра, она не дает представления о том, что ты сделал, что видел и пережил в воздухе.