Аркадий Жемчугов - «Крот» в окружении Андропова

Во время наших ежедневных прогулок по мрачному тюремному двору мы, конечно, часто обсуждали наши шансы выбраться на свободу. В этой связи я вспоминаю нашу беседу, которая состоялась за несколько дней до его внезапного перевода в другую тюрьму. «Что ж, — сказал он своим обычным оптимистическим тоном, — я не знаю, что произойдет, но уверен в одном. Во время большого парада по случаю 50-летней годовщины Октябрьской революции, в 1967 году, мы с тобой будем на Красной площади». Тогда это прозвучало фантастично, ведь наши долгие сроки только начались. Но в жизни случаются чудеса. Он оказался совершенно прав. Мы оба присутствовали на параде, а потом пили шампанское.

…Лонсдейл был так называемым «тайным резидентом». Я всегда относился с огромным уважением к этой категории разведчиков, ведь их работа требует высочайшего профессионализма. Им приходится настолько сживаться со своей «легендой», что они становились воистину другими людьми. Отказавшись от всего личного, они полностью отдаются работе, рискуя свободой, а иногда и жизнью, каждый раз, когда пытаются завербовать нового агента или идут на тайные встречи. Им приходится постоянно быть настороже и жить в обстановке непреходящего напряжения. Крайне редко им удается отдохнуть, вернувшись домой к своим семьям. Лишь человек, свято верящий в идею и служащий великому делу, может согласиться на такую работу, хотя, скорее всего, здесь больше подошло бы слово «призвание».

В 1964 году Конон Молодый, он же «Бен» и Лонсдейл, вернулся на родину. Его обменяли на агента английской разведки, МИ-6, Грэвилла Винна. И первое, за что он взялся, — за изыскание любых возможностей для скорейшего вызволения из тюремных застенков своих соратников Крогеров. И уже в следующем, 1965 году англичанам было предложено обменять сотрудника МИ-5 Джеральда Брука на Крогеров. Те заявили, что обмен одного на двух их не устраивает. Выход из этой, казалось бы, тупиковой ситуации Молодый нашел без особого труда. До англичан были доведены сведения о том, что их разведчику Бруку грозит увеличение наказания за попытку побега. Англичане дрогнули. Правда, и Лубянка согласилась вместе с Бруком передать еще двух подданных Ее Величества, осужденных советским судом за контрабанду наркотиков. Обмен состоялся 24 октября 1969 года. Крогеры возвратились в Москву и вскоре получили советское гражданство. Инициатором в постановке этого вопроса вновь выступил их бывший резидент.

«Бен» не оставил без внимания и оперативные материалы, касавшиеся его провала. Детально ознакомившись с ними, он выявил непростительную ошибку Центра. Дело в том, что Центр не имел права передавать ему на связь агента, работавшего в странах Варшавского договора под дипломатическим прикрытием. Это шло вразрез с элементарными правилами конспирации, которыми резиден-ту-«нелегалу» строжайше запрещалось вступать в личный контакт с агентами, которые в силу своего длительного пребывания в странах Восточного блока автоматически становились объектами постоянного наблюдения со стороны контрразведывательных служб своих стран. Именно таким агентом был «Шах». Дотошность «Бена» далеко не всем руководящим сотрудникам Центра пришлась по вкусу.

«Лонсдейла встретили в КГБ как героя, — свидетельствует Джордж Блейк. — Тем не менее после столь долгого отсутствия ему было непросто снова привыкать к жизни в Советском Союзе. Дело в том, что Лонсдейл был не только первоклассным разведчиком, но и крайне удачливым бизнесменом. Возглавляя канадскую фирму по производству автоматов (такова была его «крыша»), он заработал миллионы, которые конечно же не положил в свой карман, а полностью перевел Советскому государству. Теперь ему очень нелегко давалась полная ограничений жизнь сотрудника КГБ, некоторые же аспекты советской действительности его просто возмущали. Особенно он критиковал неэффективность и некомпетентность управления советскими промышленными предприятиями и ведения внешней торговли. В то время любая критика, в чем бы она ни выражалась, отнюдь не приветствовалась, и он скоро впал в немилость».

…Фотостудию Гесельберга на Кузнецком мосту, недалеко от центрального здания Лубянки, посещали многие москвичи. Здесь делали прекрасные фотографии. Но никто из посетителей не подозревал, что в задней комнатке фотостудии частенько собирались такие знаменитости советской разведки, как Молодый, Абель, Фитин, Судоплатов, Эйтингон и другие.

Их тянуло сюда желание излить душу, поделиться сокровенными мыслями о брежневском руководстве и нравах, царящих в родном КГБ, и, конечно же, пропустить рюмочку. Только здесь и Молодый, и Абель позволяли себе пожаловаться коллегам на то, что их используют в качестве музейных экспонатов и не дают настоящей работы.

Эти встречи и жалобы на несправедливости судьбы кончились в 1980 году, когда студия Гесельберга была снесена и на этом месте появилось новое здание КГБ. Молодого к этому моменту уже не было в живых. Как выразился Джордж Блейк, «от дальнейших огорчений его избавила внезапная смерть: он умер от острого сердечного приступа, когда собирал с семьей грибы в подмосковном лесу». Это случилось 9 октября 1970 года, когда Конону Молодому было всего 48 лет.

Награжден орденами Красного Знамени и Трудового Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степени, Красной Звезды, нагрудным знаком «Почетный сотрудник госбезопасности».

На мастерски выполненном черно-белом рисунке пожилые негритянки развешивали белье на веревках, протянутых через двор позади ветхих покосившихся домов. В правом нижнем углу рисунка рукой художника были выведены три слова: «Трущобы Смита. Атланта». Так он назвал свое произведение.

Высокому седовласому Джону Мору, уже семнадцать лет возглавлявшему советский отдел Федерального Бюро Расследований, этот рисунок передал «на долгую память» его давний знакомый, надзиратель федеральной тюрьмы в Атланте. К живописи Мор относился с откровенным безразличием, но подарок принял с нескрываемой радостью. Приобрел подходящую для него рамку и определил в комнату на цокольном этаже дома, на стену напротив огромного окна. Точнее — напротив федеральной тюрьмы, на которую выходило окно. Тюрьмы, в которой автору рисунка, назвавшемуся Рудольфом Ивановичем Абелем, предстояло провести тридцать два года за шпионаж в пользу Советского Союза. «Я повесил картину так, — объяснял Мор свой замысел домашним и друзьям, — чтобы он мог видеть ее из окна своей тюремной камеры».

Матерый контрразведчик, «умный и хитрый», как называли его сослуживцы, Джон Мор не скрывал своего уважения к советскому шпиону и подтрунивал над теми коллегами из ФБР и ЦРУ, которые вознамерились перевербовать арестанта. «Нет такого средства в мире, — говорил он им, — чтобы заставить Абеля стать двойным агентом и работать на американскую разведку в качестве платы за свое освобождение».