Аркадий Жемчугов - «Крот» в окружении Андропова

«Марк» прибыл в США в тяжелое для советской разведки время. Маккартизм, «охота на ведьм», шпиономания, оголтелый антисоветизм — вот с чем он столкнулся в цитадели буржуазной демократии и свободного мира. Набиравшая обороты «холодная война» не только осложняла и без того не простую агентурно-оперативную обета-новку, но и сказывалась на настроениях агентуры. Не случайно еще в Москве «Марка» ориентировали на то, что ему не следует полагаться на прежние источники информации, что необходимо заняться поиском новых конфиденциальных контактов, а попутно проверять тех, с кем советская разведка сотрудничала в 40-х и даже в 30-х годах. Ему предоставили право в каждом конкретном случае самому решать, с кем стоит возобновлять контакт, а с кем — нет.

В декабре 1948 года «Марк» установил связь с супружеской парой Морисом и Леонтиной Коэнами, через которых уже длительное время поступала ценнейшая информация по атомной проблематике. От них он узнал, что американские физики отказываются от дальнейшей передачи атомных секретов. Они вдруг прозрели и отныне смотрят на свои контакты с советскими коллегами как на элементарный шпионаж, а не научное сотрудничество. Исключение составил лишь Теодор Элвин Холл, «Персей», который так же, как и другие ученые Лос-Аламоса, начал сотрудничество с Москвой по причине «озабоченности американской монополией на атомное оружие». После личной встречи с Фишером в Нью-Йорке он еще некоторое время снабжал Леонтину Коэн секретными сведениями по оружейному плутонию и некоторым другим атомным секретам. Однако затем и он отказался от сотрудничества.

Через ту же Леонтину Коэн «Марку» удалось активизировать работу с агентом «Гербертом», кадровым сотрудником американских спецслужб. Через него, в частности, были получены копия законопроекта президента Г. Трумэна об образовании Совета национальной безопасности и создании ЦРУ, а также текст указания того же Трумэна о передаче ФБР от военной разведки функций по охране атомных бомб, реактивных самолетов и прочих секретных видов вооружений.

Активность и, главное, результативность усилий «Марка» были по достоинству оценены в Центре. В августе 1949 года он был награжден орденом Красного Знамени.

В сентябре 1950 года верные помощники Фишера супруги Коэны были вынуждены срочно выехать из США по нелегальному каналу в связи с реальной угрозой их ареста. Для Фишера это была серьезная потеря. Да и Коэны тяжело переживали вынужденную разлуку.

«С «Марком» работать было легко, — вспоминали они позже в Москве. — После нескольких встреч с ним мы сразу почувствовали, как постепенно становимся оперативно грамотнее и опытнее. «Разведка, — любил повторять Абель, — это высокое искусство. Это талант, творчество, вдохновение». Именно таким — невероятно богатым духовно человеком, с высокой культурой, знанием шести иностранных языков и был наш милый Мильт — так звали мы его за глаза. Сознательно или бессознательно, но мы полностью доверялись ему и всегда искали в нем опору. Иначе и не могло быть: как человека в высшей степени образованного, интеллигентного, с сильно развитым чувством чести и достоинства, добропорядочности и обязательности его нельзя было не любить. Он никогда не скрывал своих высоких патриотических чувств и преданности по отношению к России».

Добросовестно выполняя задания Комитета информации, Фишер ни на минуту не забывал и об интересах МГБ. На Западном побережье США им была создана разветвленная агентурная сеть, объединявшая агентов в Калифорнии и «нелегалов», осевших в Бразилии, Аргентине и Мексике под видом чехословацких эмигрантов. Эта разведывательно-диверсионная сеть в любой момент могла быть задействована для проведения операций по саботажу и диверсий в американских портах на Тихоокеанском побережье, откуда военная техника, амуниция и боеприпасы направлялись на Дальний Восток в помощь китайскому диктатору Чан Кайши и другим проамериканским марионеточным режимам. Когда осенью 1950 года война на Корейском полуострове достигла апогея, группы «Марка», состоявшие из профессионалов-подрывников, были приведены в состояние повышенной боевой готовности. В любой день из Центра могла последовать команда. Ожидание продолжалось два месяца, после чего был дан «отбой».

С аналогичными целями усилиями «Марка» была сформирована еще одна разветвленная агентурная сеть, но уже на Восточном побережье США. Ее костяк составили немецкие иммигранты, занимавшие солидное положение в тамошнем судостроении. Это обеспечивало прямой доступ ко всей закрытой информации, касающейся режима функционирования всех портов и связанных с ними структур. Более того, из докеров и обслуживающего персонала портов были сформированы бригады подрывников-диверсантов.

Одним словом, если бы «холодная война» между США и Советским Союзом вдруг переросла в «горячую», акты саботажа и диверсий охватили бы США от Западного до Восточного побережья. «Марк» позаботился бы об этом.

В 1952 году Фишер стал полноправным гражданином США и обрел таким образом надежную «крышу» для ведения разведывательной деятельности. В Москву он сообщил об этом радиограммой, отправленной с одной из трех конспиративных квартир-радиоцентров, которые он заблаговременно подыскал и оборудовал между Нью-Йорком и Норфолком, в районе Великих озер и на Западном побережье. Гражданство США позволило Фишеру вполне официально работать свободным художником-фотографом. А отлаженная им личная система связи с Центром освобождала его от необходимости иметь радиста и быть в какой-то мере зависимым от него. Он сам был радистом высочайшего класса. Но в Москве почему-то думали иначе. Там было принято решение направить «Марку» радиста-связника Рейно Хэйханена, финна по происхождению. Что побудило начальника Управления нелегальной разведки КИ Короткова предпринять этот явно нелогичный шаг, осталось тайной. Но дело было сделано. И именно оно обернулось трагедией.

Прибыв в Нью-Йорк, Хэйханен практически сразу же показал себя пьяницей и нарушителем элементарных норм конспирации. Он не гнушался запускать руку в кассу резидентуры. И вскоре стал элементарным растратчиком. Когда в Центре узнали об этом и решили досрочно отозвать деградировавшего оперативного сотрудника, то было уже поздно. Он переметнулся к американцам и первым делом выдал своего шефа, «Марка», настоящую фамилию которого, к счастью, не знал.

Фишер не доверял своему радисту и не посвящал его в свои дела. В этой связи возникает вопрос: мог ли он избежать ареста? Много лет спустя, уже в Москве, он как-то признался в кругу своих друзей-коллег, что мог бы, видимо, избежать ареста, если бы не решил забрать тридцать тысяч долларов казенных денег, которые были спрятаны на конспиративной квартире в Бруклине. «Я же обязан был отчитаться за них перед Москвой», — смущенно объяснял он, хотя, конечно, прекрасно понимал, что неразумно было возвращаться за деньгами. Но он боялся, что если не вернет деньги, то его могут заподозрить в том, что он их присвоил.