Эдгар Уоллес - Похищенная картина. Убийство у школьной доски. Обожатель мисс Уэст. Рубины приносят несчастье

— Эта девица все время звонит, — проворчала горничная Рузя.

— Какая девица?

— Блондинка, которую пан инженер несколько раз приводил в «Карлтон». Но она ему уже надоела. Теперь, когда она звонит, пан Жарский всегда уверяет, что очень занят. Не раз просил меня сказать, что его нет. Сперва морочил ей голову, а сейчас прячется. Да разве в отпуске по-другому бывает? Пани Зося говорила, что она всегда всё знает, что у инженера теперь новая красотка. Для разнообразия — рыжая, как медь. Он с ней в кафе познакомился.

— Из «Гранита» звонили только инженеру?

— Я, во всяком случае, других звонков не припомню. На первом этаже у нас живут только двое — инженер и пани профессор. Я подхожу к телефону до самого ужина, а потом на звонки отвечает пан Ясик. Если кому и звонили, то разве что пани Рогович? А она, услышав звонок, сама взяла трубку?.. Но это вряд ли. Я ни разу не видела, чтобы пани профессор к телефону подбегала.

— Я тоже не помню, чтобы из «Гранита» звонили еще кому-нибудь.

— Пани директор «Гранита» — подруга моей жены и нередко сюда звонит, но жена сейчас в Чехословакии, и подруга про это знает, — добавил директор.

Полковник поблагодарил всех троих. Когда они вышли из столовой, он сказал, потирая руки:

— Ну, теперь осталось допросить только одного клиента.

— Так точно, — отозвался подпоручик. — Сержант, давайте сюда этого художника.

Павел Земак выглядел молодо, но при заполнении протокола выяснилось, что ему уже сорок один год. Он окончил Академию изящных искусств в Варшаве, живет тоже в столице. Женат, четверо детей. Во время допроса держался спокойно, старался сохранить самообладание.

— Расскажите о вашем визите к пану Мечиславу Доброзлоцкому.

— После обеда пан Доброзлоцкий демонстрировал нам драгоценности, предназначенные для международной выставки во Флоренции. Когда я учился в академии, то немного интересовался металлопластикой. Одно время даже хотел специализироваться в этой области. Но все-таки остался верен живописи. Однако и в металлопластике я кое-что понимаю. При всех я не сделал ни одного критического замечания, потому что эти профаны ничего не смыслят в искусстве. Банда снобов и пошлых мещан! Я потом про это много думал. Украшения были ужасны! При виде их хотелось завыть от отчаяния. Подделываться под Ренессанс и изготовлять банальные побрякушки, чтобы их носили на шее или в ушах кривляки, вроде нашей пани Зоей, — это просто святотатство! Ведь из золота, брильянтов и рубинов можно сделать очень интересную вещь. Я даже набросал несколько эскизов. Один — особенно удачный.

Художник порылся в кармане, достал альбом и показал подпоручику рисунок из перекрещивающихся линий, составлявших изображение то ли пирамиды, то ли ежа,

— Вот это было бы здорово! У меня уже есть название для этой композиции — «Судьба человека».

— Есть такой советский фильм.

— Да? Ну и что?

— А как это носить?

— Помилуй Бог! Пора кончать с утилитарностью в искусстве! Искусство должно быть чистым, без всяких дополнительных элементов, вроде пользы, стоимости, функциональности и так далее. При работе с золотом и камешками главное — форма и композиция, ибо цвет изменить, к сожалению, нельзя.

— Вернемся к делу, — сказал подпоручик, не давая вовлечь себя в дискуссию о преимуществах «чистого искусства». — Я вас слушаю. Продолжайте.

— После ужина я поднялся наверх, еще раз глянул на свои эскизы и решил серьезно поговорить с ювелиром. Он ведь тоже в какой-то мере художник и должен понять, что, фабрикуя подобную гадость, совершает страшное преступление. Я пошел к нему объяснить, что эти побрякушки надо уничтожить…

— Разбить молотком?

— Именно! Так я и сказал. Достал свои рисунки и растолковал, как их воплотить в материале, а пан Доб-розлоцкий усмехнулся и спросил: «А кто это купит?» Неудивительно, что такое совмещение денег и искусства привело меня в ярость, и я сказал ему пару теплых слов. Его здорово проняло… Ну как можно деньги связывать с искусством?!

— Но ведь и вы зарабатываете на жизнь? Вы художник на одном из промышленных предприятий. Выполняете заказы разных учреждений, предъявляете к оплате счета.

— Я вынужден так поступать, но этим не хвастаюсь. Жизнь заставляет художника создавать вещи, не совместимые с призванием. Но одно дело, если я работаю на клиента, ставящего определенные условия, а другое — когда я творю произведение искусства. Я тружусь над ним, не думая о деньгах. Если кто-нибудь его купит, значит, у него хороший вкус.

— Направляясь к ювелиру, вы захватили молоток?

— Зачем?

— Чтобы искрошить эти побрякушки.

— Нет. Я заранее предполагал, что Доброзлоцкий не использует того шанса, который я хотел ему дать. Но мой долг был — сказать ему все, что было сказано.

— Вплоть до того, чтобы обозвать его лудильщиком и хлопнуть дверью?

Художник смутился.

— Ну… Признаться, я малость погорячился и потом об этом сожалел. Я по натуре вспыльчив…

— Что вы делали, уйдя от ювелира?

— Вернулся к себе, но так разнервничался, что ничего делать не мог. К тому же Жарский чинил телевизор, и шум был ужасный. Я немного посидел в комнате, но долго не выдержал и заглянул к пани Медяновской. Ее не было. Тогда я пошел к Бурскому. Рассказал ему про инцидент. Редактор мне объяснил, что нельзя сердиться на человека, который гораздо старше меня, предложил свою помощь — обещал пойти к Доброзлоцкому и сказать от моего имени, что против ювелира я ничего- не имею. Я согласился. Мы немного побеседовали, потом я отправился к себе, а пан Бурский спустился вниз.

— Больше вы его не видели?

— Нет. От ювелира Бурский ко мне не пришел. Я даже не знаю, поговорил ли он с ним. Несколько часов мы, правда, вместе просидели в салоне, но разговор не клеился.

— Я имел в виду не Бурского. Спрашиваю, видели ли вы Доброзлоцкого еще раз?

— Нет, не видел.

— Вы уверены?

— Уверен.

— К кому же вы тогда заходили за несколько минут до телевизора?

— Это было не за несколько минут до телевизора, а прямо перед «Коброй», по пути на первый этаж. Когда инженер известил нас, что телевизор работает, я направился вниз. Решил заглянуть к Доброзлоцкому и сказать, что я на него не сержусь и пусть себе по-прежнему изготовляет эти уродства. Но ювелира не было, и я пошел на «Кобру».

— Не было в номере?

— Я постучал, а когда никто не ответил, попытался войти. Дверь была заперта на ключ. Правда, ключ торчал снаружи, но я его не трогал. Когда я стучал в дверь, из соседней комнаты вышла пани Зося. Я сказал ей, что ювелир куда-то ушел. Пани Захвытович ответила, что он, наверное, уже спустился вниз, и сама направилась к лестнице. Я за ней. Но меня удивило, что Доброзлоцкого нет в салоне… Наверное, когда я стучал в дверь, ювелир уже лежал без сознания!