Андрей Карпов - Прометеевский проект

Ко мне – союзнику-другу»

Впрочем, трагедия заканчивается лишь усугублением мук. Прометей вместе со скалой, к которой он прикован, проваливается в царство мёртвых. Зевс не готов просить, он требует, чтобы Прометей открыл угрожающую ему тайну. А Прометей горд, и не желает уступить первым: пока его не расковали, он отказывается говорить. Конфликт амбиций. Однако симпатии автора и зрителя, очевидно, на стороне Прометея – он человеколюбец, а Зевс – равнодушен и жесток.

«Прикованный Прометей» добавляет ещё одну загадку в историю ПРОЕКТА. Традиция признаёт автором трагедии Эсхила. Между тем, нигде больше у Эсхила не встречается столь откровенной критики Зевса. То, как показан Зевс в «Прикованном Прометее», противоречит его образу в других произведениях Эсхила, где Зевс выведен « воплощением миропорядка, заступником молящих о защите, блюстителем справедливости » (Н. Сахарный «Трагедии Эсхила», 1971). Такой парадокс объясняется обычно тем, что «Прикованный Прометей» – это только часть трилогии, и критическая характеристика Зевса снимается в других её частях («Прометее освобожденном» и «Прометее огненосном»). Существует также мнение, что «Прикованный Прометей» только приписывается Эсхилу, а на самом деле принадлежит автору-софисту (см., например, аргументы В. Шмида, приводимые Лосевым).

Для нас тут интересно то, что именно «Прикованный Прометей» оказался востребованным европейской культурой. Мы имеем полный текст трагедии, тогда как от «Прометея освобожденного» и «Прометея огненосного» мало что уцелело. Популярность «Прикованного Прометея» при этом не стоит возводить к художественным достоинствам произведения. Главную роль сыграло здесь то, что ситуация вызова, описанная в трагедии, оказалась привлекательней ситуации примирения. Таким образом, история зафиксировала первую победу прометеевского сознания. Сам ли Эсхил поддался искусу или кто-то другой воспользовался его авторитетом, уже не имеет значения.

Так или иначе, «Прикованный Прометей» сохранил для европейцев нового времени заряд противопоставления человека (а Прометей будет переосмыслен как максимально полная реализация человеческого) и Высшей Силы. Заряженное ружьё должно было выстрелить. Вот как об этом пишет Гадамер:

«С новоевропейским преображением прометеевского символа его история начинается заново. Она примыкает к позднеантичной традиции Прометея как создателя людей, но отражает эту традицию в новом самосознании разума, отрешающегося от привязанности к христианству. Эта новая история должна была начаться с Ренессанса, но действенной она стала впервые у Шефтсбери и свою законченную форму обрела в знаменитой оде Гете. В создателе людей Прометее человечество теперь узнает себя в своей собственной образотворческой силе, в области искусств. Это миф о гении, о всемогущей продуктивности искусства; так к древнему символу присоединяется специфически новоевропейский миф о человеке. Художник есть истинный человек, ибо он есть проявление своей продуктивной силы. В творческом начале художественной фантазии заложено всемогущество, не ограниченное никакими оковами данности. Творящий человек – вот подлинный бог. Гетевская ода „Прометей“ будоражащим образом довела это ощущение художнической мощи до его антихристианского завершения: Dein nicht zu achten wie ich становится определением титанического человека. Вслед за Гете потом и другие, прежде всего Шелли и Байрон, в созданных ими поэтических образах Прометея обратили эстетическое и этическое самосознание современного человека против христианского предания и христианской церкви. Так в решающий для новоевропейской истории час древний миф обретает утраченную было значимость. В бунте титанов против олимпийцев эпоха открывает свой героический идеал нравственной свободы». («Прометей и трагедия культуры», 1954)

Действительно, следовало бы уже с Ренессанса ожидать эксплуатации прометеевского сюжета в антихристианском ключе, поскольку Ренессанс с точки зрения современности явился первой перестройкой европейской ментальности на новый лад. Но литература как жанр требует авторского осознания происходящего, а осознание обычно запаздывает. Впрочем, эпоха Ренессанса хоть и составила питательную среду для последующего развития матриц ПРОЕКТА, сама по себе не была явлением прометеевским. А вот Реформация реализовала уже чисто прометеевские установки.

Семантически Реформация означает «исправление». Действительно, практика католической Церкви к началу XVI-го века содержала множество элементов, несовместимых со здравым пониманием христианства. Но прецедент Лютера 4 4 Мартин Лютер (1483—1546). 31 октября 1517 года он, следуя старому обычаю, вывешивает у дверей дворцовой церкви в Виттенберге, где преподавал в университете, «95 тезисов», приглашая богословов к их обсуждению. Этот момент считается началом Реформации. Тезисы содержали обвинение папы Римского в отступлении от христианской истины. Причиной критики стала практика продажи индульгенций. Индульгенции и сами по себе были богословски сомнительным приобретением Католичества, а выдача их при условии денежного пожертвования выглядела да и была по существу откровенной коррупцией. Но, сказав «а», Лютеру пришлось говорить и «б». Логика поднявшейся волны недовольства церковным управлением в Католичестве заставила его полностью отказаться от Предания и одобрить изменения католической практики. В соответствии с законодательством того времени Лютера должны были сжечь на костре как еретика, но ему покровительствовали немецкие князья, видевшие в Лютере освободителя Германии от власти папы. попадает в перспективу ПРОЕКТА не благодаря критике злоупотреблений папской власти, то есть своей содержательной, богословской части, а благодаря части формальной – структурному построению, когда личность выступает против Церкви, и – побеждает.

Католичество, в отличие от Православия, в определённой степени провоцирует подобное развитие интриги. Церковь в Католичестве предельно персонализирована в лице папы, имеющего право говорить от лица всей вселенской Церкви. И если папа лично неправ, отсюда легко перебрасывается мостик к неправоте церковных установлений.

И всё же восстание личности против структуры, согласно традиции реализующей на земле небесные установления, имело явно прометеевский оттенок. И неважно, что именно утверждала или отвергала личность, завораживает именно сам акт восстания. В нём видится пример, достойный для подражания. Не будь Лютера, не было бы и Кальвина 5 5 Жан Кальвин (1509—1564) персонализирует собой следующий шаг в протестантизме. Если Лютер был озабочен удалением из церковной практики того, что противоречит буквальному прочтению Библии, то Кальвин оставил в Церкви лишь то, что подтверждается библейским текстом. , не было бы и всех остальных проповедников протестантизма. Лютер первоначально действительно был озабочен исправлением ложной духовной практики, но позднее был принуждён логикой обстоятельств и своими сторонниками творить духовную практику по собственной мерке. Кальвин и другие пошли по его стопам.