Адриана Имж - Воспитание — это не только контроль. Книга о любви детей и родителей

Другие ученые многократно пересматривали и оспаривали ее результаты. Одной из первых (и наиболее аргументированных) статей стала работа Кэтрин Льюис.

Критика Льюис была направлена на то, что контроль — пусть даже самый доброжелательный — не единственный процесс формирования отношений в семье. Она обращала внимание на то, что родители в целом активно создают среду своим прямым участием в жизни ребенка, в диалогах с различными инстанциями. К тому же (это затем подтвердилось) Льюис обращала внимание на то, что родители по-разному относятся к детям и, конечно, меняют системы контроля в зависимости от того, сколько лет ребенку и чем он сейчас занимается.

Эти изменения на протяжении детства ребенка всегда были для ученых сложным аспектом, ведь практически невозможно выстроить исследование так, чтобы наблюдать за всеми деталями (даже лонгитюдные исследования, продолжающиеся в течение десятилетий, обычно позволяют лишь делать некоторые срезы и отслеживать только общие тенденции, но никак не столь важные при ежедневном контакте подробности, как представления родителя о возможностях ребенка, его повседневные практики, тон голоса, отношение к друзьям, учителям и одноклассникам, цели, ценности и ожидания). Все это стало легче отслеживать и документировать с усовершенствованием технологий, но, конечно, в 1970-е годы это было недоступно.

Поэтому чаще всего исследователи просто игнорировали изменения в стиле воспитания (как будто родитель ведет себя одинаково и с младенцем, и с шестилеткой). На самом деле, конечно, изменения есть: когда ребенку от двух до трех лет, все родители становятся более требовательными, ведь, как им кажется, малыш уже все понимает (это не так). Перед школой родители резко меняют уровень требований к ребенку, настаивая, чтобы вчерашний «охотник на лягушек» или «отважная исследовательница канав» научились замирать на 5–6 часов в день (особенно этого требуют от девочек).

У меня есть любимый пример, касающийся разницы в гендерном воспитании. Возле ленты выдачи багажа в аэропорту стоит мама с двумя детьми (девочка чуть младше, лет семи, мальчику около девяти). Дети, которые только что просидели пять часов в самолете, хотят бегать и дурачиться, «ощупывают» ленту выдачи багажа. Мама одергивает и запрещает это делать только девочке, требуя, чтобы она стояла смирно, в то время как дурачества сына будто не замечает. Более того, мальчик намного больше двигается, но мама на это обращает мало внимания, зато каждое движение дочки комментирует в негативном ключе («не дергайся», «что ты качаешься», «встань ровно»).

Когда ребенок становится подростком, почти все родители, облегченно выдохнув, отстраняются и сводят общение к считаным минутам в день. И зря. Именно в этом возрасте диалоги и эмоциональная поддержка очень важны для детей: их учебная нагрузка вырастает в разы, неуверенность в себе становится непереносимой, гормональный фон постоянно скачет, появляется очень много страха и неопределенности как в отношениях, так и в дальнейшей жизни.

Параллельно исследованиям Баумринд и ее диалогам с оппонентами появилась теория привязанности, которая затем получила большое распространение в России и сейчас часто подается как революционная и модная, хотя на самом деле ей уже достаточно много лет и ряд ее особенностей был раскритикован и пересмотрен.

Джон Боулби и Энн Эйнсворт в своих исследованиях опирались на последствия разрушения связи детей и родителей.

Эта теория в целом весьма интересна, потому что во главу угла основатели поставили эмоциональную защищенность ребенка, то есть в некотором смысле она перекликается с тем, о чем говорила Диана Баумринд, и продолжает развивать возникшую в 1970-е годы концепцию ценности внутреннего мира человека, гуманистическую направленность воспитания и отношений «родитель — ребенок».

Для Боулби и Эйнсворт наиболее важным является уникальный мир, рождающийся в контакте родителя с ребенком. Ученые значительное внимание уделяли не только тому, что делает родитель для создания сыну или дочери безопасной эмоциональной обстановки, но и тому, как ведет себя ребенок, какие его реакции вызывают тот или иной отклик у опекуна (это тоже перекликается с теорий Баумринд: ребенок не только как получатель или фильтр информации, но и как инициатор контакта, пусть и не понимающий, как он это делает).

Очень важно говорить об этом не с точки зрения вины или ответственности ребенка за контакт; конечно, он инициирует связь и отношения, не понимая, что и как делает: интерпретация его действий, особенно ранних, лежит целиком и полностью на родителе. Тем не менее ребенок — участник отношений. То, как он улыбается, гулит, бормочет, ласкается или отстраняется, — влияет на родителя. И очень важно, чтобы родитель правильно воспринимал эти сигналы — не как отвержение взрослого человека (например, если ребенок контактирует из раздраженной или негативистской позиции). Потому что для ребенка, пусть даже сердящегося, отстраняющегося или обиженного, кричащего: «Я тебя ненавижу и уйду от тебя в Африку», нет ничего важнее фигуры родителя. Необходимо, чтобы опекающий взрослый понимал, что происходит и как обращаться с негативным аффектом, особенно если ребенок большую часть раннего детства недоволен или в плохом настроении, часто плачет и расстраивается. Иногда дети рождаются с такой нервной системой, которая долго «дозревает» до позитивной обратной связи. Это не значит, что ее не будет, но от родителя потребуется немало терпения и поддержки ребенка в первые годы его жизни.

Энн Эйнсворт проделала большую работу, пытаясь объяснить возникновение связи между родителем и ребенком; она считала ее необходимым механизмом, возникшим в процессе эволюции и обеспечивающим ребенку заботу, внимание и в конечном счете выживание в мире. Ребенок строит привязанность автоматически, в некотором смысле мы можем увидеть его как неутомимого работника, протягивающего ниточки во все стороны, пытающегося нащупать кого-то устойчивого и безопасного, на кого можно опереться.

Теорию Боулби и Эйнсворт часто понимают неправильно, говоря о сверхважности и уникальности матери и ребенка, но на самом деле ребенок все время ищет источник привязанности, и им может быть не только кровный родственник, но и любой достаточно безопасный человек, постоянно общающийся с ребенком.

Если же такого человека ребенку не удается найти (потому что он находится в специальном учреждении или же у него трудности с реагированием на значимых взрослых), то возникает расстройство привязанности — сложный комплекс нарушений, с которым часто сталкиваются усыновители, забирающие ребенка из детдома или из дисфункциональной семьи (такой ребенок вырос в небезопасном и непредсказуемом мире, поэтому родителю он может говорить одно, а делать другое; он может лгать, ластиться и тут же гневаться, воровать, хотя у него все есть).