Тревор Кокс - Книга звука. Научная одиссея в страну акустических чудес

Как бы то ни было, тишина — это не только самые тихие помещения на земле. Тишина бывает и духовной; она даже может обладать эстетическим и художественным измерением, что продемонстрировал Джон Кейдж в своей знаменитой беззвучной пьесе для фортепиано «4′33″». Мой сын-подросток, узнав, что я хочу пойти на исполнение этой пьесы, возмутился и сказал, что это пустая трата денег. Кейдж сочинил эту пьесу в 1952 г. после посещения безэховой камеры в Гарвардском университете. Там, в окружении нескольких тысяч клиньев из стекловолокна, он надеялся найти тишину. Но тишина не была абсолютной — мешал шум его собственного тела. Кроме того, он слышал высокочастотный звук — возможно, это был шум в ушах.

Пьесу «4′33″» я слушал за девять месяцев до экспедиции в пустыню. Все происходило так же, как на обычном концерте. Свет погас, музыкант вышел на сцену и поклонился, публика встретила его аплодисментами. Затем он сел за рояль, отрегулировал высоту табурета, перевернул страницу нот, открыл крышку клавиш, снова закрыл ее и включил таймер. Больше ничего не происходило, кроме периодического перелистывания пустой страницы и открывания и закрывания крышки, что сигнализировало о начале и окончании трех частей произведения. В конце пианист открыл крышку в последний раз, встал, чтобы принять аплодисменты аудитории, поклонился и вышел. Как это ни удивительно, пьеса исполняется в разных оркестровках, и я думаю, что версия для полноценного оркестра должна быть очень популярна у профсоюза музыкантов, поскольку максимизирует количество людей, которым платят за то, что они не извлекают ни одной ноты.

Первая неожиданность случилась перед тем, как на сцену вышел пианист. Когда двери зала закрылись и свет погас, я испытал странное волнение, даже более сильное, чем на обычном концерте. Современный концертный зал — самое тихое место, которое только можно найти в городе. В Бриджуотер-Холле в Манчестере экскурсоводы любят рассказывать о том, что, когда в 1996 г. в Великобритании была взорвана самая мощная в мирное время бомба, рабочие в зале не слышали грохота, настолько хорошо он изолирован от внешнего мира. Бомба, подложенная Ирландской республиканской армией (ИРА) в центре города, разрушила магазины, выбила практически все стекла в радиусе одного километра и оставила после себя 5-метровую воронку.

Стоит пройти за кулисы современного концертного зала, чтобы увидеть, какая точность требуется для достижения такой звукоизоляции. Экскурсоводы обычно с гордостью рассказывают о том, что зал покоится на амортизаторах. Подобно амортизаторам автомобиля, они не позволяют вибрациям проникнуть внутрь помещения. Если бы колебания земли передавались в концертный зал, то вибрация стен зала привела бы в движение молекулы воздуха, генерируя шум. Все, что связано с залом и может передавать вибрации — электрические кабели, трубы и вентиляционные каналы, — должно тщательно рассчитываться и иметь собственные амортизационные системы. Внимание архитекторов к деталям просто потрясает.

В последние десятилетия новые концертные залы становились все тише и тише, обеспечивая музыкантам и дирижерам максимальный динамический диапазон. В хорошем современном зале общий шум, который производят зрители — они дышат и ерзают на стульях, — громче любого фона, создаваемого внешними звуками или вентиляционной системой [350].

То, что публика слышит при исполнении пьесы «4′33″», зависит от изоляции зала и тишины в аудитории. В том зале, где я слушал концерт, звукоизоляция была не слишком хорошей, и я время от времени слышал, как по соседней улице проезжает автобус. Народу было мало, человек пятьдесят, и я слышал, как они меняют позу и кашляют. Пока исполнялась пьеса, я задумался. Действительно ли все эти звуки меня отвлекают и где тут музыка? Несмотря на присутствие музыканта на сцене, произведение Кейджа смещало фокус от исполнителя к аудитории. И это превращение из пассивного слушателя в активного исполнителя стало для меня вторым сюрпризом. Когда пьеса закончилась, я испытал сильное чувство общего успеха — вместе с музыкантом и остальными слушателями. Публика аплодировала, послышались крики: «Браво!», «Бис!». Меня захватило общее ликование. Мы все вместе только что сделали нечто бессмысленное — или нет?

Тишина часто используется в искусстве, особенно в театре — в частности, такими знаменитыми драматургами, как Гарольд Пинтер и Сэмюэл Беккет. У Пинтера тишина заставляет зрителей представлять, что думают персонажи. У Беккета тишина символизирует бессмысленность и бесконечность существования [351]. В музыке также регулярно используются короткие паузы. Джазовый ансамбль может внезапно умолкнуть на секунду, а через пару тактов продолжить, словно этой паузы никогда не было. Тишина усиливает драматическое напряжение, разрушая ожидания способом, который доставляет удовольствие мозгу.

Представьте музыканта, который подходит к роялю и много раз повторяет фрагмент любимой мелодии. Вскоре эта предсказуемость начнет утомлять. Но мы получаем некоторое удовольствие от случайных звуков, например позволив кошке пробежаться по клавишам рояля. Хорошая музыка не бывает ни полностью повторяющейся, ни абсолютно непредсказуемой. Существует золотая середина, когда регулярная ритмическая и мелодическая структура сочетается с изменениями, поддерживающими интерес слушателя.

Когда вы слушаете музыку, мозг занят решением важной задачи: он пытается определить ритмическую структуру произведения. Простая на первый взгляд задача выявления ритма и притопывания ногой в такт требует взаимодействия нескольких областей мозга, и механизм ее решения пока неясен. По всей видимости, в этом случае активизируются базальные ядра, расположенные в глубине головного мозга, а также префронтальная кора в передней части мозга и другие области, отвечающие за обработку звука [352]. Базальные ядра играют важную роль в выработке моторных команд; при их повреждении в результате болезни Паркинсона пациентам трудно начать движение.

Обрабатывая поток информации, поступающий во время исполнения музыки, мозг постоянно пытается предсказать следующий ударный такт. Прогноз ритма основан на прошлом опыте прослушивания похожей музыки и на предыдущих фрагментах пьесы. Верное предсказание следующего ударного такта доставляет удовольствие, но не менее приятно услышать, как искусные музыканты нарушают устоявшийся ритм, обманывая ожидания слушателей. Один из способов ввести аудиторию в заблуждение — неожиданные паузы, даже очень короткие. Похоже, мозгу нравится подстраиваться под меняющийся ритм [353].

Неожиданная пауза в музыке также передает ответственность за ритм слушателям, потому что они в течение короткого времени должны поддерживать ритм, пока музыканты снова не заиграют. Пауза, подобно пьесе Джона Кейджа, перемещает фокус музыкального исполнения со сцены в зал. Вторым произведением в концерте, на котором исполнялась пьеса «4′33″», была вполне обычная фортепьянная соната Чарльза Айвза, не требовавшая участия публики. Пальцы пианиста стремительно перемещались по клавиатуре, и он, казалось, пытался компенсировать недостаток нот в произведении Кейджа. Соната оставила меня абсолютно равнодушным, и мне снова захотелось услышать тишину.