Анатолий Ахутин - История принципов физического эксперимента от античности до XVII века

Условие фундаментального мысленного эксперимента Аристотеля таково: имеется обрисованная нами в общих чертах техника мысленного конструирования, с одной стороны, и, с другой — предмет, который должен подвергнуть испытанию всю мощь этой техники, а именно движение. Прежде чем рассмотреть, как Аристотель проводит этот эксперимент, надо выяснить, что в этой структуре причин-форм позволяет Аристотелю понять их как причины-движения, как определения процесса изменения, образования, порождения.

Мы должны ответить на этот вопрос, на первый взгляд, парадоксально: именно само движение, понимание которого есть цель Аристотеля, выстраивает и формирует структуру орудий, операций и приемов его понимания. Возможность понимания движения, изменения, становления предмета другим исключается, если понятие предмета, т. е. вид его существенного бытия, понимается лишь как некий интеграл по всему процессу существования предмета. Напротив, понимание движения становится возможным, если в его основу будет положено отношение между предметом в форме существования и предметом в форме сущности, если, иными словами, оба момента будут даны в строении одного, понятия.

Мы помним, что отправным вопросом аристотелевой критики было именно это отношение: чем способ существования понятия отличается от способа существования вещи, в чем связь их несовместимости с их взаимоопределением? Когда же мы определяем понятие как предмет, данный в форме замысла некоторого процесса как возможный предмет, и, наоборот, определяем предмет как понятие, данное в форме продукта, результата, как осуществленное понятие, — мы устанавливаем эту таинственную связь, включая между ними звено процесса, которое в равной мере и разъединяет и соединяет их.

Только потому, что Аристотель с такой определенностью включает движение в само понятие мышления, становится возможным существенно продвинуться в понимании движения.

Фундаментальными оперативными понятиями аристотелевой логики являются понятия возможности (потенции, способности, замысла, намерения), энергии (деятельности, осуществления, актуализации) и энтелехии (действительности, завершенности, достигнутой цельности, нацеленности, которая определяет единство процесса, замыкая его в нечто целое, самовоспроизводящееся) 151 .

Каждая вещь совершает определенный круг бытия, ей одной предназначенный и необходимый в единстве целого. Это — ее энтелехия, ее действительная форма, по-видимому, тождественная с определением сути бытия. Энергия, или деятельность, есть та самая определенная форма движения, в которой актуально присутствует энтелехия 152 . В деятельности — будь это изготовление вещи, мышление или чувственное восприятие — то, что составляло до нее различные сущности (действующее и принимающее действие, страдательное, форма и материя), становится тем же самым 153 . Что существующее может находиться в состоянии возможности — это есть основание того, что существует множество и разное, по отношению к чему только понятие способно увидеть его возможное единство. И поскольку движение мы можем понять как осуществление некоторой возможности, оно приобретает законный статус существующего и доступного теоретическому знанию.

Понятие возможности у Аристотеля чрезвычайно богато смысловыми _оттенками: это сила, мощность, способность, абстрактная возможность (что из мальчика выйдет полководец), конкретная возможность (что из взрослого солдата выйдет полководец), со всеми промежутками, стадиями и т. д. Оно включает в себя и позволяет развивать динамическое понимание формы, о чем мы уже говорили (стр. 46) 154 . Поскольку, во-первых, возможности и способности мы не можем наблюдать, но только мыслить, понимать, поскольку, во-вторых, все, что мы мыслим в предмете, есть только некоторая возможность, потенциально присутствующая в нем 155 , мы здесь находим наиболее отчетливое выражение того, как решает Аристотель основную для нас проблему отношения между понятием и предметом.

Понятие реально существует не так, как существуют идеи у Платона, но оно и не ведет просто призрачное существование «в душе». Понятие есть другая вещь, поскольку она рассматривается как возможность первой (понимаемой), оно, таким образом, есть действительно «нечто другое», чем предмет понимания, и вместе с тем имеет реальное отношение к нему.

Мы потому столь подробно останавливаемся на этой проблеме, что она представляет собой фундаментальнейший момент в понимании сущности эксперимента, и мы сможем убедиться в этом еще не раз. Здесь выясняется, что объект познается в той мере, в какой он способен подвергнуться определенному преобразованию. А эксперимент есть не что иное, как система операций, ставящих предмет в такие условия, в которых он обнаруживает свои возможности к изменению, преобразованию, «становлению другим», оставаясь тем же самым предметом по неделимой «сути своего бытия». Именно этот смысл и вкладывается Аристотелем в познание предмета, поскольку оно состоит в выяснении существенных потенций, способностей предмета стать другим. Но познание для Аристотеля не ограничивается лишь этим. Такая способность — это только «пассивная способность», т. е. та ограниченность, которая накладывается сущностной формой предмета при возможном воздействии на него. Согласно Аристотелю, не следует также забывать и об «активных способностях» объекта, т. е. его возможности выполнять свое назначение, достигать свою цель, функционировать в системе целого. Во втором случае мы получаем понятие о возможном движении предмета с точки зрения целевой (конечной) структуры, в которую он включен.

Раскрываемое Аристотелем отношение понятие-предмет подразумевает более детальную разработку научно-исследовательской деятельности. Понятие «возможности» в соединении с понятием «сущности» позволяет избежать слияния существующего объекта с его идеальной формой. Форма есть «суть бытия», существенная форма, при этом все, чем отличается чувственная вещь от своего понятия, становится не «несуществующим» , а несущественным, акцидентальным. В. П. Зубов отмечает, что внимание Аристотеля устремлено не только на то, что вещь есть в своей сущности , но и на то, что ей может «приключаться» или что с ней может приключаться, а «приключаться» ей может неопределенно многое 156 . Соответственно этому Аристотель различает необходимое, то, что случается с вещью согласно ее собственной природе, ее «сути бытия», ее существенной форме, затем — вероятное , то, что «в пределах возможного может случиться и иначе» 157 , и, наконец, случайное — беспричинное, сопровождающее события только по совпадению. «О неопределенной (возможности) нет ни науки, ни непосредственного силлогизма, так как отсутствует твердо установленный средний (термин). Но о происходящем по природе (вещей) есть. И обычно рассуждения и исследования бывают о том, что возможно в этом (последнем) смысле» 158 . 'Здесь речь идет о доказательной науке , но познание, исследование прежде всего должно уметь отличать существенное от несущественного, идеализацию, «соответствующую природе (сути) вещи», от случайной и привходящей идеализации,— оно должно уметь ' поставить вещь в такие условия, в которых она оборачивается к наблюдателю существенной стороной, т. е. уметь экспериментировать.