Анатолий Ахутин - История принципов физического эксперимента от античности до XVII века

Однако, рассматривая эксперимент в контексте логико-теоретического движения, рассматривая его предметно-преобразующий аспект с целью открыть в нем движение и преобразование мысли, мы должны обратить наше внимание также и на противоположный момент, связанный с противодвижением научной мысли от теоретической необходимости к предметной достоверности. Нам казалось полезным сначала исследовать то измерение эксперимента, которое связано с преобразованием мысли, поскольку лишь после такого анализа можно будет под верным углом зрения рассмотреть и предметную сторону эксперимента.

С иной точки зрения раскрывается при этом и сама фигура Симпличио. Мы находим за спиной Симпличио тот мир основательности, мудрости и предметной достоверности, по отношению к которому всякое одиноко стоящее знание было лишь легковесной химерой и фантазией праздного ума. Поэтому, вкладывая столько сердца и энергии в свои споры, двигаясь постоянно по максимально трудному пути и взяв в непременные оппоненты своим размышлениям «знатока Аристотеля» Симпличио, Галилей отнюдь не стремится быть лишь проповедником и пропагандистом нового учения. Преобразуя мышление Симпличио и испытывая крепость коперниканства в столкновении его с целокупным мышлением традиции, он не только превращал его в равномощное цельное философско-физическое мышление, он находил его «спящим» в самой сути предшествующего мышления. И тем самым, в процессе своего подвижнического труда Галилей осваивал для новой науки всю основательность, мудрость и предметность традиционной научной мысли. Так, диалог с инакомыслящими превращался в форму беседы с природой. А эксперимент, преобразующий мышление, оказывался способом преобразования и формирования нового предмета мышления.

Ученик и один из первых биографов Галилея Вивиани пишет: «По поводу спора о плавании тел Галилей любил говорить, что нет более мудрого и усердного наставника, чем невежество; действительно, благодаря этому наставнику ему удалось добиться многих остроумных результатов и подтвердить их новыми и точными опытами, чтобы поспеть за невежеством противников, между тем как вряд ли бы он занимался ими для того только, чтобы удовлетворить свою любознательность» 50 . За этим шутливым замечанием кроется серьезная мысль. На той начальной стадии развития новой науки, на которой находился Галилей, когда еще не были выработаны приемы систематического исследования и интуитивная конструктивность научной мысли не была обеспечена никакими всеобще-теоретическими представлениями (вроде классической механики), она могла развиваться, только как бы приживляясь в разных точках к традиционной системе, обладавшей, как мы уже говорили, всем миром научной предметности.

Спор с перипатетиками заменял Галилею то, что в дальнейшем войдет в пределы самой новой науки: нахождение предмета или формирование его посредством преобразования традиционного предмета, развитие понятия о предмете в отыскании различных направлений исследования, наконец даже саму процедуру доказательства и обоснования. Правда, с первых же шагов новой науки она обнаружила в самой себе огромные и неведомые до тех пор логические возможности, так что быстро расширила свой предметный мир и выработала свои собственные основания и критерии. Но период первоначального формирования и роста не мог проходить в вакууме. Так и в «Диалогах». Уже Сальвиати может привести «против себя» гораздо больше возражений и наблюдений, чем их приводит перипатетизм, уже в механике и математике он имеет огромную область недоступных для перипатетизма представлений, уже есть «свой человек» — Сагредо, для которого требуется более сложное и строгое доказательство,— но Симпличио тем не менее играет едва ли не центральную роль (особенно в «Диалогах»). И коперниканство раскрывается как всеобщее физикотеоретическое мышление в той мере, в какой оно оказывается способным преобразовать мысль Симпличио, его способ обоснования, мир его опытов и наблюдений.

В полном согласии с «принципом соответствия» новая наука возникала так, что осознавала логичность и законность своих построений в той мере, в какой могла — пусть путем преобразования и самого радикального изменения — установить свое родство и преемственность с аристотелевским мышлением, в котором к тому времени слились черты античной и средневековой науки.

Так расширяется контекст, в котором мы намерены анализировать феномен эксперимента в науке Нового времени. Мы рассмотрели момент, связанный с преобразованием мышления в процессе эксперимента. Теперь обратим внимание на предметно-преобразовательную деятельность в эксперименте.

Б. Эксперимент как формирование нового предмета

Мы уже говорили, что коперниканское мышление парадоксальным образом должно было быть не только критиком мнений и теорий, но и критиком самих «вещей». В том аспекте, о котором мы только что говорили, эксперимент можно было бы охарактеризовать как проверку существующих научных мнений или «естественных» понятий на способность мыслить новый предмет, и задача экспериментирования состояла в том, чтобы на примере обычных процессов и обыденных вещей, поставленных в особые (предельные) условия, изменить понятия и навыки мышления. Но этот аспект совмещается с другим, который выступает на первый план по мере того, как новая наука начинает действовать самостоятельно. Эксперимент при этом оказывается проверкой самого предмета на способность быть предметом исследования. Его цель в этом случае заключается в том, чтобы найти среди «естественных» предметов тот, который понятие может осознать как существенный, либо же сформировать такой предмет в «искусственных» условиях. Разумеется, преобразовать сознание можно лишь в той мере, в какой я вовлекаю его в преобразование предмета, и, напротив, всякое преобразование предмета формирует и новое понятие о нем — это, собственно, и составляет содержание эксперимента. Но важно выделить эти два процесса в едином акте эксперимента.

Наличие этих двух аспектов превращает эксперимент в некий парадокс, если рассматривать его как средство верификации или фальсификации. Когда я собираюсь на опыте подтвердить свою теоретическую концепцию, оказывается, что подтвержденной она является уже не для того сознания, которое требовало подтверждений. Наоборот, когда я хочу испытать свою теорию, сталкивая ее с предметом, оказывается, что теория схватывает этот предмет и преобразует его по своим канонам. Попытаемся разобраться в этом подробнее.

«Кто же настолько слеп,— восклицает Симпличио в начале Первого дня,— чтобы не видеть, как части Земли и воды движутся, будучи тяжелыми, естественным образом вниз, т. е. по направлению к центру Вселенной. ...Кто не видит равным образом, что огонь и воздух движутся прямо вверх по направлению к лунной орбите, естественному конечному пункту движения sursum » (I, 130). «...Если вы не видите,—недоумевает он,—как ежедневно рождаются и разрушаются травы, деревья, животные, то что же вы видите? Как не замечаете вы постоянной борьбы противоположностей, не видите, что земля превращается в воду, вода превращается в воздух, воздух в огонь и снова воздух уплотняется в облако, в дождь, в град и грозу» (I, 139). И тем не менее Сальвиати и Сагредо готовы отрицать наличие таких вещей и событий, ибо у них иная точка зрения, с которой перед их глазами раскрывается совершенно противоположное тому, что перед глазами перипатетиков (I, 90).